— Пожалуй, Пиратом, — ответил Тео. — У меня еще где-то есть повязка на глаз — с тех пор, как прошлым летом подцепил конъюнктивит.
— Законником не хочешь? — хихикнув, поддел его Так.
— А ты кем пойдешь? — не остался в долгу Тео. — Обычным гуманоидом?
— А я не пойду. Работа.
— Мерзкий пес! — сказал Гейб. — Как тебе это удалось?
При упоминании семейства псовых Живодер передвинулся к флангу Кормильца — на всякий случай, вдруг и там ему найдется кренделек. Не пропускать же.
— Канун Рождества — сплошной наркотический праздник. Обещают похолодание. И мы будем с воздуха искать тепловые следы метамфетаминовых лабораторий. Надеюсь, какой-нибудь варила поставит на праздники у плиты щегла и у них что-нибудь дерябнет. Самое то — отметить Рождество салютом.
— А Лена знает? — Тео задрал бровь.
— Пока нет. Меня должны вызвать в последнюю минуту.
— Будет в ярости, — сказал Гейб.
— Пошел бы, а? — сказал Тео. — Ей это важно.
— Может, потом заскочу, а костюм нафиг. Женщины это обожают: сначала ждут привычного разочарования, а в последний миг ты их удивляешь какой-нибудь романтикой — например, приходишь на бал-маскарад.
— Ну ты и хорек.
— Чего? Я же сказал, что приду.
— Вообще-то хорьки не заслуживают своей скверной репутации, — сказал Гейб. — На самом деле они…
— Может, возьмешь с собой Роберто? — спросил Так у Тео. — Он тогда будет у тебя этаким пиратским попугаем.
— Терпеть не могу маскарады, — вздохнул Гейб. — Через костюм как будто являешь свое истинное лицо, как бы ни старался его не являть.
— В общем, так, Так, — сказал Тео, — готовь костюм хорька.
Мэвис Сэнд была свято убеждена, что настоящий фруктовый кекс должен содержать в себе ровно столько муки и фруктов, чтобы не рассыпались лекарственные препараты. В этом году в рецепт входило по горсти мараскиновых вишенок и неотбеленной муки «Золотая медаль». Правда, в последний момент Мэвис не устояла и добавила полчашки сахара — горьковатое послевкусие от ксанакса портило ожог нёба 75,5-градусным ромом. Кроме того, она весь вечер выменивала рюмашки на марки экстази — у паренька с бритым татуированным скальпом и таким количеством пирсинга на лице, будто он в хозяйственном магазине нырял за анкерными хомутами в ларь с гвоздями. Выменяла двадцать доз. Паренек был вполне уверен, что на марках Е, но окажись там даже конский успокоитель, вечеринка бы удалась. Мэвис никогда не нравился этот трезвеннический настрой Одинокого Рождества — ей хотелось, чтобы кто-нибудь слетал с катушек прямо в церкви, при этом не лишая ее законных прав.
И вот перед самой вечеринкой кексик забвения был нарезан безобидными на вид кубиками, разложен по красным и зеленым стаканчикам из вощеной бумаги и расставлен на серебряном подносе лепестками дружелюбного рождественского цветка. Мэвис хмыкала себе под нос, укладывая последний кусок. Затем она пошкандыбала за церквушку разводить огонь в яме для шашлыков.
— Чуете? — спросил Марти Поутру («Все песни для вас в загробный час»). — Шашлычками повеяло, детки!
— Ну, я, со своей стороны, считаю, что прошлогодняя лазанья была ошибкой, — встряла Бесс Линдер, с крайним подозрением относившаяся к любой еде после того, как ее отравил супруг. — Это не рождественское угощение. Все от лености.
— Спели бы «Доброго короля Венцеслава», — вздохнула Эстер.
— Экспресс Венцеслава по заявкам радиослушателей отправляется! С вами Марти Поутру, вы слушаете радио для духа, не для уха, пусть земля вам будет пухом — как в Хвойной Бухте, так и на всем Центральном побережье.
— Ты больше не на радио, Марти, — напомнил Джимми Антальво.
— Я знаю. Думаешь, забыл?
— Эй, а вот интересно — те два доцента опять на кладбище чикаться придут, как в прошлом году? — Это Джимми проникся рождественским духом.
— Ну еще б, только на них и уповаем, — саркастически отозвался Малькольм Каули. — Ибо ничто не по душе мне больше, чем в очередной раз слушать неуклюжее сопенье похотливых распутников под аккомпанемент банальных рождественских песнопений. О, утихни, сердце!
— Во сказал, Малькольм, — вякнул Марти.
И вот к вечеру вечеринка разгорелась: чуть ли не до крови зажарили филеи, обваляли их в розмарине и чесноке, чаша с пуншем разлеглась кислотно-неоновым озером в полях принесенных кастрюлек, салатиков и закусочек, а кубики фруктового кекса Мэвис стойкими солдатиками выстроились к атаке во имя Рождества, Отечества и Младенца Иисуса, черт бы его драл.
Вечеринщики, поначалу исполненные скепсиса насчет костюмированного Рождества, наконец сложили оружие, отдались на волю унижения и вовсю праздновали радостную капитуляцию. Гейб Фентон смастерил из папье-маше костюм косатки: забрызгать его маскировкой удалось, а вот рукава в плавниках биолог сделать забыл и теперь ходил пленником черно-белого кокона. Руки плотно прижаты к туловищу, лицо, затянутое черным чулком, — в пасти косатки, очки сверху. Полное впечатление, что кит-убийца только что слопал биолога и теперь отрыгивает несъедобную оправу.