Она не стала даже поднимать калитку в стойке, а поднырнула под нее и кинулась в атаку. Тут блямкнул колокольчик, и в салун пробился луч света: значит, с улицы кто-то вошел. Едва Мэвис перенесла вес на толчковую ногу, чтобы уже совсем отправить блондиновы гонады полетать над соседним округом, незнакомец исчез.
— Проблема, Мэвис? — спросил Теофилус Кроу. Он стоял аккурат на том же месте, где только что был незнакомец.
— Черт, куда он делся? — Мэвис заглянула за плечо Тео и обозрела галерею дневных завсегдатаев. — Куда он пропал?
— Бог знает, — ответили те, пожимая плечами а капелла.
— Кто? — спросил Тео.
— Блондин в черном дождевике, — объяснила Мэвис. — Ты не сталкивался с ним в дверях?
— В дождевике? Да на улице семьдесят пять градусов, — сказал констебль. — Уж я бы заметил дождевик.
— Он был извращенец! — крикнул кто-то из глубины бара.
Тео опустил голову и окинул взглядом хозяйку:
— Парень перед тобой обнажался?
Разница в росте у них была почти в два фута, и Мэвис пришлось на шаг отступить, чтобы заглянуть констеблю в глаза.
— Да нет же, черт. Мне нравятся те, кто показывает товар лицом. Этот парень искал дитя.
— Так тебе и сказал? Просто зашел сюда и сказал, что ищет ребенка?
— Точно. Я уже совсем было хотела его поучить…
— Ты уверена, что он не своего ищет? Такое бывает, знаешь ли, — рождественская толчея, дети теряются…
— Нет, он не конкретного ребенка искал, он искал вообще дитя.
— Ну, может, ему хотелось стать кому-нибудь Старшим Братиком, или Тайным Сантой, или еще чего-нибудь… — сказал Тео, являя тем самым веру в доброту человеческую, улик которой у него было от крайне мало до совершенно никаких. — Сделать ему что-нибудь хорошее на Рождество.
— Черт побери, Тео, тупица ты ебанутая, да попа не надо отрывать от алтарного служки фомкой, чтобы понять, что он пацанчику не катехизис на ушко читает. Этот парень — извращенец.
— Что ж, тогда мне, наверное, надо бы сходить его поискать.
— Да уж, наверное, давно уже пора как надо бы.
Тео совсем уже нацелился к выходу, но развернулся к Мэвис снова:
— И я не ебанутая тупица, Мэвис. Не надо со мной так разговаривать.
— Извини, Тео, — ответила хозяйка, опуская «луисвилльскую дубину» в знак искренности своего покаяния. — А чего ты вообще заходил-то?
— Не помню. — Тео подчеркнуто воздел бровь.
Мэвис ухмыльнулась. Хороший он парень, Тео, — дурковатый, но хороший.
— Вот как?
— He-а, я просто хотел уточнить, как у тебя с едой будет на Рождество. Ты же барбекю хотела устраивать, правильно?
— Да, планировала.
— Так вот, я только что по радио услышал, что велика вероятность дождя, поэтому лучше бы резервный план разработать.
— Больше выпивки?
— Я имел в виду, чтоб еду на улице готовить не пришлось.
— Типа — еще больше выпивки?
Тео покачал головой и направился к двери.
— Позвони мне или Молли, если помощь потребуется.
— Дождя не будет, — сказала Мэвис. — В декабре никогда не бывает.
Но Тео уже ушел — на улицу, искать незнакомца в дождевике.
— А хлынуть может запросто, — подал голос один из дневных завсегдатаев. — Ученые говорят, в этом году мы можем увидеть эль-ниньо.
— Ну да, можно подумать, они нам вообще что-нибудь говорят, пока полштата в море не смоет, — сказала Мэвис. — К ебене маме этих ученых.
Но эль-ниньо в самом деле надвигался.
Эль Ниньо. Дитя.
Глава 3 Мишура обмишуливает
Вечер вторника. До Рождества еще четыре дня, однако по главной улице городка в своем большом красном пикапе разъезжает Санта: машет детворе, виляет с одной обочины на другую, рыгает себе в бороду потихоньку, потому что он не просто в подпитии.
— Хо, хо, хо, — говорит Дейл Пирсон, злобный застройщик Хвойной Бухты и уже шестой год подряд почетный Санта-Клаус ложи Северных оленей. — Хо, хо, хо, — говорит он, давя в себе позыв добавить «и бутылка рому»: манеры у него — скорее Черной Бороды, чем Святого Николая. Родители тычут в него пальцами, детвора машет и подпрыгивает.
К этому времени уже вся Хвойная Бухта звенит переселившимся в эмиграцию рождественским настроем. Все номера всех отелей полны, а на Кипарисовой улице не осталось ни единой щелочки для парковки — покупатели без устали сыплют свои каштаны в костер, сметая все подчистую. Кредитка стерпит. Вся улица пахнет корицей и сосной, мятой и радостью. Это вам не грубое торгашество Рождества в Лос-Анджелесе или Сан-Франциско. Это вам рафинированное, искреннее торгашество маленького новоанглийского городка, где сто лет назад Норман Рокуэлл изобрел Рождество. Тут все взаправду.