— Надзиратель... значит, я по-прежнему несвободен? .
Надзиратель покачал головой:
— То, что ты придумал, лишено смысла.
И вышел. А Страуд вытащил из кармана кусочек зеркала и стал бесцельно пускать зайчиков по стене. Потом выбросил осколочек в окно.
А вот этот гость был неожиданным. Он и в жизнь Страуда вошел неожиданно. Вошел и растоптал все. Страуд напрягся, точно зная, что ему грозит опасность. В дверях стоял Мужчина.
- Я не ждал тебя, — холодно сказал Страуд.
— Что поделаешь. Такова твоя судьба. Если бы тогда ты не был так молод, у тебя было бы больше знакомых и сейчас тебе бы не было так одиноко. Я не виноват, что круг твой так ограничен.
- Почему ты пришел? Ты мне не нужен. Ты не можешь меня любить.
— Я пришел помочь тебе. Я всегда буду приходить и садиться против тебя. Увидев меня, ты почувствуешь ненависть, и ненависть придаст тебе силы. Ты освободишься от потребности быть любимым. И от своего себялюбия.
— Тебе-то что за польза от этого ? Ты ведь тоже ненавидишь меня. Я не понимаю, не вижу твоей выгоды тут.
— Ну да, лучше бы я тогда убил тебя. Но ты оказался находчивей... Ты жив, и поэтому ты в долгу передо мной. Если даже я самый последний подлец на этом свете, все равно ты мой должник. Ты раскаялся? Раскаялся. Твое раскаяние прямым или косвенным образом как-то ведь связано со мной, что, не так разве?
— Что тебе надо? Давай короче. Я занят.
— Занят? — усмехнулся Мужчина. — Среди четырех-то стен? Когда не знаешь даже, который час. Ты должен вернуть мне долг. Так, пустяки. Совсем гроши. Ты должен любить меня.
— Я? — опешил Страуд. — Любить тебя?
— Меня никто не любил. Только ненавидели и боялись. У меня не было друзей. И сейчас, как это ни парадоксально, я только с тобой связан. Кроме тебя, у меня нет никого.
— Но ведь это мне нужна любовь! — убежденно воскликнул Страуд. — Это я у всех прошу ее, молю прямо.
— А сейчас люби сам, — потребовал Мужчина.
— Я ненавижу. Ненавижу всех вас без исключения!
— Но что есть твои открытия? Любовь. Ты своими открытиями ничего не выиграл. Потому что они гениальны и бессмысленны. Ладно, не огорчайся, все равно ты выгадал. Ты выгадал любовь.
Страуд долго молчал, про себя он даже восхитился сообразительностью этого типа, потом подавленно заметил:
— Может, ты и прав. Конечно, прав. Но неужели именно ты должен был сказать мне эту истину?
— Теперь ты видишь, мы нужны друг другу. — Он сделал вид, что не замечает, что Страуд оскорбил его. — Будь здоров, пока.
— Минутку... Значит, мне не верить надзирателю?..
— Что твои открытия только тебе служат, ты об этом? — Мужчина презрительно махнул рукой. — Да ведь он жестокий и невежественный человек, что он знает?!
Но и этот тоже не ушел, приблизился к матери и Гее, неподвижно стал рядом.
— Надзиратель!..
— Три недели карцера!
— Нет, на этот раз ты ошибся, — воодушевленно сказал Страуд. — Слушай меня внимательно. Это я написал, — похвалился он. — Уж этого ты у меня отнять не сможешь!
Победа была почти что налицо. Ее близость была уже бесспорна. Еще немножко, еще капельку, и он освободится от своих видений. Бог свидетель, он все выбросит из окна. Даже последнюю рубашку. Лишь бы свести счеты, снять с себя бремя и начать все сначала, с ничего. Ведь это очень важно. Очень. Вернуть себе ту безмятежность, стать таким, каким он был, когда с чемоданом в руках впервые ступил в этот город.
И он начал декламировать:
Кто встретится мне, кто поздоровается,
Чье приветливое слово услышу?
Чье радостное лицо озарится
Дружеским теплом высоким?
Кто поцелует, кто зарыдает,
Кто засветится неподдельным восторгом,
Может быть, на свете где-нибудь есть такой,
Что живет в моей безрадостной жизни?
Может, в моем сердце, в песнях моих мрачных,
В словах, сказанных о моей душе,
Я — мечта обманчивая кого-то далекого,
Брошенная в необманчивую мечту мира?
Может быть, живя в его мечте,
Я пою о его тревогах глубоких,
И кажется мне в тумане мира -
Я себя пою, свою жизнь одинокую?
Здравствуй, неизвестный, незнакомый друг,
Мир тебе, далекий брат,
Здравствуйте, завтрашние, нерожденные жизни!
Я по-братски и дружески
Приветствую вас с печальной улыбкой,
Мудрой улыбкой рассеявшегося тумана,
ушедшей тьмы!..
— Есть такие стихи, — бесстрастно сказал надзиратель. — Давно написаны.
— То есть как это? — побледнел Страуд. — Но ведь это плод бессонных ночей... Это во мне родилось, мое это... никому не отдам...