— Говори, Страуд, — спокойно прервала его Гера.
— Выходи за меня замуж, — агрессивно потребовал Страуд.
— Замуж?..
— Никаких вопросов, Гера, — грубовато перебил Страуд. — Выходи замуж, ты уже обещала. Не отказывайся от своих слов.
— Не отказываюсь, Страуд, нет. Но... как?
— Про парижский договор когда-нибудь слыхала? — с нервным воодушевлением стал объяснять Страуд. — Эта земля, на которой мы находимся, принадлежала раньше Франции. Суть договора в том, что законы Франции остаются на этой территории неизменными, под чьей бы властью территория ни находилась. Гера, выходи за меня замуж. По эт$му договору, в нашем штате брак считается законным, если мужчина и женщина дают письменное объявление... Значит, мы нашу женитьбу можем оформить, не спрашивая разрешения властей. Выходи за меня замуж! Гера... Если ты согласишься и я стану женатым человеком, исходя из этих же законов, меня уже нельзя будет перевести в другую тюрьму...
— Я согласна, Страуд.
— Гера... ты пожалеешь... — вдруг сник Страуд.— Моя победа никому не нужна... Даже мне, наверное, не нужна. А вот тебе очень нужно счастье... Ты могла бы выйти замуж... у тебя был бы свой дом... семья... дети...
— Пиши, Страуд, не теряй времени.
— Гера, я не знаю, как с тобой разговаривать... — Страуд был в полнейшей панике. Победа казалась ему сейчас далекой и бессмысленной. — Если быть циничным, это будет в мою пользу... Я заставлю тебя, и ты подпишешь... Если же быть честным, уговаривать тебя, чтобы ты не подписывала, это опять-таки будет в мою пользу... ты еще быстрее подпишешь. — Его закрутил созданный им же водоворот, он почувствовал, что тонет. — Да ведь даже эти мои слова, то, что я сейчас говорю, даже это в мою пользу... Нет, Гера, наверное, я слишком хочу, чтоб ты подписала.
— Не суетись, — мягко упрекнула Г ера. — Ты обещал быть твердым. Пиши.
И тут Страуд услышал свой голос:
— Уже... готово...
Гера мгновение вопросительно смотрела на него. Только одно мгновение. Страуд еще больше растерялся от этого короткого взгляда. Из него словно выпустили воздух, и он, поникнув головой, сказал:
— Я повел себя по отношению к тебе нечестно... Я даже подписал уже... До твоего согласия...
Гера взяла бумагу из его рук и быстро поставила свою подпись. А для Страуда все уже было безразлично. Его единственным желанием было остаться одному.
— Как хорошо, Страуд, что я подписала, — улыбалась Гера.— Знаешь... была секунда... сейчас я счастлива... поверь мне... Сейчас уже от меня ничто не зависит, это не обычное счастье, Страуд... какое-то другое счастье...
Они молча стояли друг против друга.
Будешь ли ты ее господином до самой смерти? И ты — будешь ли послушна ему до самой смерти? И если придет болезнь,, беда и неудача... несчастье, ссылка... То, что соединил господь, да не расстроит человек.
Молча стояли они друг против друга.
— Прощай, Страуд...
— Прощай... Иди, Гера...
Гера молча вышла из камеры, Страуд вздрогнул, потому что она плотно затворила дверь. Он долго смотрел на закрытую дверь. Через несколько минут в эту же дверь вошел надзиратель.
— Я все слышал, — улыбнулся он. — Я восхищен. Я завидую. Согласно законам нашего штата, женатого человека никто не может перевести из тюрьмы, — и он радостно потер руки. — Мы. победили, Страуд. Прямо даже не верится. Мы победили точно. — Он был так возбужден, что даже шутливо толкнул Страуда в бок. — Ловко же ты провел нас. Меня и эту бабенку. Ну и глупая же была женщина.
— Не смей! — завопил во весь голос Страуд. — Измочалю тебя, убью! Слышишь, убью! Она моя жена перед лицом бога и закона. Моя жена.
И он заплакал.
— Ты что, Страуд, что с тобой?.. — опешил надзиратель. — Ведь ты победил...
Страуд плакал. Не сдерживаясь. Во весь голос.
Фактография
Гера с молниеносной быстротой распространила по всему миру историю заключения Страуда. Повсюду с удивлением и ужасом люди узнавали, что всемирно известный орнитолог десятки лет томится в тюрьме. В той самой тюрьме, которую по удивительному стечению обстоятельств через несколько лет займут индейцы, исконные хозяева этих земель. И хотя они продержатся всего несколько дней, тем не менее благодаря этой недолговечной победе они тоже сумеют поведать всему миру свое. Юридически мертвый этот человек, пронумерованный этот узник был первым и единственным заключенным в истории Алькатраза, который посмел вступить в поединок с властями. Одно только его имя наводило страх на тюремное начальство и вызывало бессильный гнев. Писать о заключенных в стальных клетках было еще более предосудительно, нежели писать о птицах в металлических клетках. Труд Страуда о тюрьме, состоящий приблизительно из ста тысяч слов, заключал неизвестные факты, о которых могли знать только сами заключенные и администрация тюрьмы. Книга написана была иронично, с жестокой искренностью. Это всего лишь бред человека, разум которого помутился в тюрьме, говорили враги Страуда. Разве может это представлять какой-либо интерес для общественности ? Страуд не обращал внимания на подобные высказывания. Он писал о том, что видел. Его научные книги давным-давно были распроданы. Необходимо было переиздать их, а это означало, что Страуд сам должен был заново отредактировать и дополнить прежние издания. Но издатели, обратившиеся в федеральное бюро тюрем, получили ничем не мотивированный отказ. В 1949 году вице-президент международной ассоциации орнитологов обратился к Страуду с письмом, в котором спрашивал его совета в связи с одним сложным птичьим заболеванием. Письмо вернулось нераспечатанным. Вице-президент в качестве протеста отправил администрации тюрьмы труп мертвой птицы. «Не кажется ли вам, что я слишком долго живу в тюрьме, и это становится... однообразным», — сказал однажды Страуд министру правосудия, совершавшему турне по тюрьмам, находившимся в его ведении. Министр на вопрос не ответил и вместо этого сам задал ему несколько незначительных вопросов. И пожурил его за то, что он обратился за помощью к общественному мнению, чем причинил руководству тюрьмы лишнее беспокойство. Действительно, общество волновала судьба Страуда. Во всех уголках земли поднимались голоса протеста, создавались специальные комитеты за его освобождение, устраивались демонстрации, все передовые газеты земного шара в один голос требовали освободить выдающегося ученого. Но это движение никак не облегчало участь Страуда. Он сам себя приговорил — к борьбе с непобедимой и неравной силой. И он не мог сойти с избранного пути. «Но он свободен,— любили игриво заметить сильные мира сего, — какое имеет значение факт его заключения, главное, чтобы человек сам чувствовал себя свободным, мало ли людей, разгуливающих на свободе и чувствующих себя как в тюрьме». На что же надеялся сам Страуд? Умудренный жестоким опытом немолодой этот человек надеялся, что при рассмотрении его дела будут учтены следующие обстоятельства: он никогда не нарушал тюремных правил... В его личном деле нет ни одного замечания... Он дал государству миллионные суммы прибыли...