Двенадцать мужчин снова пошевелили стульями. Квадрат еще немного уменьшился. Смокинги? Что за вульгарность.
— Я пришел сказать, чтоб ты выкинул это из головы...— вспылил вдруг юный Страуд. — Ты не можешь увести меня с собой... Я сам по себе... Ты сам по себе...
— Я сделал все, чтобы отделиться от тебя.
— Тебя в ловушку заманили, Страуд. Совершенная пятьдесят лет назад несправедливость подкосила тебя, сразила...
— Они оказались искуснее меня, — невозмутимо подтвердил старый Страуд, — иначе и не могло быть. Я был один. Против меня действовала целая машина.
— Но если ты все понял, если ты знаешь правила игры, отчего же ты умираешь? — удивился юный Страуд. Ему показалось, что он нашел самый верный довод, чтобы убедить старика еще немного продержаться.
— Но это истина, Страуд, — то, что решение было несправедливым. Какое имеет значение, что об этом сказали пятьдесят лет спустя. И неважно, с какой целью сказали. Истина от этого не меняется.
Ответ был настолько исчерпывающим, что мужчины снова сдвинули стулья. Квадрат стал уже. И зачем только он привел с собой этих мужчин? Ведь Страуд давным-давно отказался от болезненного воображения этого юноши.
— Ты победил меня, Страуд, — энергично заговорил юный Страуд. — Я принимаю свое поражение. Хочешь, скажу тебе, в чем наша с тобой разница? Я был свободен. А ты свою свободу завоевал. Я готов всюду засвидетельствовать это. — Он смотрел на старика с мольбой и сам вместо него кивал себе. — Я думал, ты ни о чем не подозреваешь. Я хотел внушить тебе, сказать, что ты много выше меня. Я рад, что ты сам все знаешь. Пусть это станет твоим последним утешением.
— Не делай свою слабость знаменем, — усмехнулся старый Страуд. — Не делай это своим преимуществом. — И решительно отрезал : — Не волнуйся, Страуд, мы с тобой ничем не связаны.
— Скажи, что ты не помнишь Гею, — потребовал юный Страуд.
— Не помню.
— Говори об этом убежденно! — с ненавистью потребовал юный Страуд.
— Не надо меня уговаривать, Страуд. Я в самом деле забыл.
— Не забыл ты! — крикнул юный Страуд.— Не ври...
— Пусть так. Не забыл. Просто меня это больше не касается.
— Гею любил я, — победно сказал юный Страуд. — Это я из-за нее убил человека, не ты. Ты страдал по моей вине. Я виноват перед тремя людьми. Ты — ни перед кем. Ты даже перед собой не виноват.
— Расскажи мне, — вдруг мягко попросил старый Страуд. — Расскажи мне лучше о себе. Что ты делал .эти годы ?
Мужчины пошевелили стульями, квадрат стал уже. Но почему? Ведь он задал такой невинный вопрос. В комнате ощущался недостаток воздуха. Столько народу и столько вещей, еще бы.
— Я сделался жокеем, — стал рассказывать юный
Страуд. — Я всегда приходил первым на скачках. Одна девушка влюбилась в меня и писала мне письма. Сейчас она моя жена. Однажды я упал с лошади и сломал ногу. После этого мы с женой каждое воскресенье идем на ипподром и смотрим скачки. Й хотя я давно уже не садился на лошадь, жена любит в разговоре ввернуть, что от ее мужа пахнет конюшней...
— Продолжай, Страуд. — В голосе старика впервые за все время послышалась страсть.
Мужчины во время рассказа юноши то и дело сдвигали стулья, и квадрат вокруг Страудов все более суживался. Воздуха становилось все меньше, дышать делалось трудней.
— Мои ребятишки — других таких не найти — сущие разбойники, чего только не вытворяют, соседи каждый день приходят жаловаться. Жена считает, что я должен пороть их, но у меня рука не поднимается. Я думаю, мы с ней должны сообразить и как-то направить их энергию. Может, ты мне что-нибудь посоветуешь. Что бы ты сделал на моем месте, подскажи что-нибудь... Это самая моя большая забота сейчас... На что направить их энергию?
— Расскажи еще, — попросил старый Страуд. Что-то блеснуло в глазах старика и погасло. — Что-нибудь совсем обычное...
— Мы с женой мирно живем. Да и с чего нам ссориться? А если все же поссорились, значит, с финансами худо или же кредитор явился и долг с нас требует. Ну мы стараемся, конечно, жить экономно — да это уже по женской части. Вот, например...
— А наука, Страуд? — заволновался вдруг старик. — Про науку забыл...
— Наука? Но я и без того был счастлив, — равнодушно сказал юноша. — Да и таланта у меня к науке никогда не было, — и он снова стал наседать и подлизываться. — Я знаю, ты великодушен... Ты очистился от моих пороков, ты само совершенство...
— Не наговаривай на себя, — с симпатией упрекнул его старый Страуд. — И успокойся, у нас с тобой ничего общего.
— И мы никогда не примиримся, верно? — по-детски доверчиво спросил юноша.