— Гея, Гея, я с ним разговаривал на «ты»... Знаешь...
Фактография 1
Страуда одели в серую одежду узника и ознакомили с тюремным уставом, состоявшим из, 95 пунктов. В тюрьме господствовал дух молчания. Во время обеда, так же как и во время изнурительных работ, арестантам было запрещено переговариваться. За, обедом нельзя было даже оглядываться. Остатки еды и крошки приказано было оставлять на тарелке только с левой стороны. Тюрьма кишела вшами и прочими паразитами. При появлении тюремной администрации и стражи узник обязан был вскочить и обнажить голову. Нарушившего правила избивали и привязывали к дверям камеры, подвешивали за указательный палец или же на несколько месяцев заковывали в кандалы, а на кандалы навешивали двадцатипятифунтовую металлическую гирю. Этот вид наказания узники называли «тащить ребенка», или, что вернее, «водить за собой ребенка». В этой тюрьме был придуман уникальный способ надзора, который назывался «система сигналов». Особо выученные две громадные собаки всегда бежали впереди надзирателя. Входные ворота — их было несколько — были металлические, двойные и открывались посредством электрического механизма. В случае надобности через ворота можно было пустить ток высокого напряжения. Электрический механизм был настроен так, что, когда открывалась одна дверь, другая оставалась закрытой. Внутренние двери отпирались ключами, но у надзирателя никогда не бывало полной связки этих ключей. Имевшимися у него ключами он мог отпереть только несколько дверей, после чего он передавал ключи другому надзирателю и взамен получал новую связку. Тюрьма была обнесена гигантским забором. По приказу начальника тюрьмы стража стреляла по всем, кто приближался к забору ближе чем на двадцать шагов. Вот почему у узников был хорошо наметанный глаз.
Глава вторая
Суд для пущей значительности решили провести в доме убитого.
Из комнаты была убрана вся дешевая мебель за исключением простого обеденного стола и трех табуреток. На табуретки сели * судья и два присяжных. Обвиняемый Страуд должен был стоять, так как покойный с мистической прозорливостью обзавелся всего лишь тремя табуретками. Остался стоять на ногах и адвокат-защитник, который в отличие от Страуда мог свободно передвигаться по комнате. Он ходил от стены к стене, устав, опускался на корточки в углу или же упирался ногой в стену. Кроме названных пяти человек, в комнате никого больше не было.
— Имя, фамилия? — спросил судья.
— Я виновен, — ответил Страуд. — Это я убил.
— По порядку, все по порядку, спокойствие. Мы ведь не отрицаем, что ты убил. Сообщи нам свои имя и фамилию.
— Это я убил.
— Имей в виду, ты начинаешь оскорблять высшее законодательство. В данную минуту нас совершенно не интересует, кто кого убил. Боб Страуд, скажешь ты наконец свои имя и фамилию?
— Я предлагаю отложить суд, — сказал первый присяжный, — тем более что неясно, кто убийца. Фактически мы его еще не обнаружили. — Он страдал хронической бессонницей и был уверен, что эти толстокожие узники как только приложат голову к подушке, так сразу и заснут крепким, беспробудным сном. — Давайте лучше судить обвиняемого за оскорбление высокого суда.
— Как это неясно, кто убийца? — с сомнением возразил второй присяжный. — Он ведь признался?
— Ну, какое имеет значение его признание, — снисходительно улыбнулся первый присяжный. — Это мы должны обнаружить убийцу. Мы, а не он. В конце концов у обвиняемого нет специального образования. Почему он вмешивается
в наши дела? И откуда он знает, в чем мы его обвиняем? А вдруг да мы предъявим ему совсем другое обвинение?
— Страуд, если не считать этого неприятного столкновения между нами, — сказал судья, — я должен признаться, что восхищен тобой. Ты правильно поступил, совершая это убийство. Ты защищал свою любовь, а я не уверен, что в наши дни найдутся люди, которые способны, во-первых, вообще любить и, во-вторых, принести жертву во имя любви.
— Например, я знаю совершенно твердо, — с искренним сожалением добавил второй присяжный, — мой сын предпочел бы оставить деньги и медальон у силача, а сам бы в это время преспокойно нежился в объятиях любимой девушки, в мягкой и теплой постели.
— Ты всю жизнь искал защиты у других, — обратился к Страуду первый присяжный почти с отеческим терпением, — а как только ты полюбил, ты был обязан сам стать защитником. Ты просто не успел подумать о своей новой роли. И очень хорошо сделал, что не подумал.