- А Регацци, насколько я помню, не купался в золоте?
- Наверняка нет.
- Тогда каким образом вы объясните, что в желудке нашли мясо бекаса, телятину и шампанское? По всей видимости, парень роскошно поужинал перед смертью, меж тем в карманах не нашли ни гроша.
- Может, на него напали грабители?
Тарчинини рассмеялся:
- А вас бы это ужасно огорчило, верно? Потому что тогда и думать нечего о преследовании тех девчушек... Но не беспокойтесь: очень возможно, он сам все истратил... или же кто-то хотел внушить нам, будто парня зарезал вор... Вот только убийца забыл снять с запястья Регацци золотые часы. Так что, похоже, для него важнее всего было прикончить нашего берсальера и побыстрее удрать с места преступления. Ладно, для начала отправьте людей по шикарным ресторанам с фотографией Регацци. Надо полагать, вчера вечером далеко не во всех туринских кабаках подавали бекаса?
- Хорошо, синьор комиссар... Но что это нам даст?
- Наш берсальер мог заказать такой ужин только в двух случаях: либо имея кучу денег, либо получив от кого-то приглашение в ресторан. Если он ужинал один, придется выяснять, откуда у парня взялись деньги. А коли Регацци пировал в компании, я бы с удовольствием повидал его спутника.
Как только Дзамполь отдал соответствующие распоряжения, Тарчинини встал.
- Алессандро, я хочу прогуляться в Сан-Альфонсо де Лиджори, где наш берсальер так смущал женские сердца.
- Но вы же никого там не знаете, синьор комиссар!
- У нас в Вероне, инспектор, когда хотят узнать, что делается в квартале, обращаются к священнику... С вашего позволения, именно это я и собираюсь сделать.
- Я пойду с вами?
- Нет, Алессандро. Сходите-ка лучше на работу к нашим трем барышням, попытайтесь вытянуть из них как можно больше и угадать, не имеет ли хоть одна какое-либо отношение к смерти Нино Регацци.
- Договорились, синьор комиссар!
В голосе инспектора звучало такое неприкрытое злорадство, что Тарчинини замер.
- Дзамполь...
- Да, синьор комиссар?..
- Вы терпеть не можете этих девушек, не так ли?
- Да, синьор комиссар!
- А почему?
- Потому что они женского пола.
- Согласитесь все же, что это не их вина, а?
- Зато они виновны в том, что у них безмозглые головы, черствые сердца и безграничное себялюбие, что думают только о себе, не заботясь о тех, кто живет вокруг них и для них...
Тарчинини вдруг охватила жалость. Он подошел к помощнику и ласково похлопал по плечу.
- Похоже, вам здорово досталось?
- Да, синьор комиссар.
- Насколько я понял, вы вдовец?
- Да, синьор комиссар.
- И смерть...
Дзамполь резко перебил его, ибо в эту минуту вся боль, терзавшая беднягу инспектора денно и нощно, внезапно прорвалась наружу.
- Смерть ничего не искупает!
Алессандро, упав на стул, заговорил как во сне:
- Познакомься вы с моей Симоной, сами невольно полюбили бы ее... Когда мы познакомились, ей было только-только восемнадцать, а мне - двадцать пять... Маленькая, хрупкая девушка с огромными наивными глазами... Короче, как раз такая, какую мы все мечтаем встретить в один прекрасный день... Целый год мы только гуляли по вечерам - ее родители, владельцы бакалейной лавки, долго не хотели отдавать мне дочку, считая, что ни один мужчина не заслуживает такого сокровища... В конце концов мы все-таки поженились, но, став моей женой, Симона вдруг превратилась в совершенно другую женщину. Я мечтал о спокойной семейной жизни и о ребятишках, а она думала лишь о развлечениях и о детях даже слышать не хотела. Наше существование стало истинным адом, и так продолжалось до тех пор, пока Симона не разбилась насмерть в машине парня, с которым, по всей видимости, поддерживала более чем дружеские отношения. Да, синьор комиссар, я действительно вдовец, но не имею хотя бы печального удовольствия оплакивать свою жену!
Инспектор Дзамполь умолк. Во-первых, он закончил рассказ, а во-вторых, залитое слезами лицо Тарчинини тронуло его до глубины души. Алессандро не подозревал, что кто-то способен проявить такое сострадание к его горю... Забыв о полицейской иерархии, он сейчас чувствовал себя просто человеком, внезапно обретшим брата, и пожал Тарчинини руку.
- Спасибо, что так хорошо меня поняли...
- Я не о вас плакал, Дзамполь... Нет, не о вас... Я оплакивал ее, эту несчастную девочку...
- Ее? После всего, что я вам рассказал?
- А что вы мне рассказали, Алессандро? Просто-напросто - что прелестная Симона не обрела с вами того счастья, о котором мечтала, верно? И кто же, в таком случае, виновен?
Обиженный инспектор опять вскочил.
- Господин комиссар...
- Она не желала иметь детей? И правильно!
- Что?!
- Да-да, она была совершенно права, Алессандро! Потому что красивых, здоровых детей нужно зачинать только в радости и в счастье, а бедняжка Симона вовсе не чувствовала себя счастливой!.. Поэтому она родила бы вам какого-нибудь желтушного, плаксивого уродца, точно такого, как все младенцы, которых производят на свет с сожалением!
- Значит, по-вашему, то, что Симона мне изменяла, тоже хорошо? взорвался Дзамполь.
- Нет, этого я бы не сказал, но, во всяком случае, ее можно понять.
- И вы простили бы свою жену, если бы она вас обманывала?
Ромео вытаращил глаза:
- Ma que! У Джульетты нет ни малейших причин мне изменять! Я ее люблю, она любит меня, у нас самые красивые в мире дети...
- Но если бы, несмотря на все это, супруга вам изменила, неужто вы сумели бы простить?
- Несомненно!.. Заметьте, возможно, сначала я бы ее придушил, но в конечном счете, разумеется, простил бы... Да ну же, Дзамполь, выкиньте всю эту мерзость из головы!
- Не могу!
- Что ж, другая любовь вас вылечит! Идите допрашивать тех трех красавиц, Дзамполь... чем черт не шутит? Возможно, одна из них заставит вас забыть Симону и нарожает детишек, о которых вы так страстно мечтаете...
- О!
Лицо инспектора побагровело, челюсть слегка отвисла, глаза вылезли из орбит, а Тарчинини при виде этой живой статуи гнева и изумления заботливо спросил:
- Вам нехорошо, Алессандро?
Инспектор шумно набрал полную грудь воздуха.
- Вы меня оскорбляете, синьор комиссар!
- Оскорбляю? Ma que! Да чем это я вас оскорбляю, Алессандро?
- Вы смеетесь над моим несчастьем! Вы оправдываете бесстыдницу! Вы обвиняете во всем меня, государственного служащего! Вы даете мне поручение с тайным подтекстом, унизительным для полицейского! Ох, не будь вы комиссаром...
- Но я комиссар, - кротко заметил Тарчинини, - и, с вашего позволения, это дает мне надежду остаться в живых... Алессандро, я еще ни разу не встречал подобных вам итальянцев. Пожалуй, вы немного напоминаете мне зятя... но он-то из Америки, а не наш соотечественник... В отличие от нас он не имел счастья родиться в лучшей на свете стране! Знаете, что я думаю, Алессандро? Вам удивительно повезло!
Это заявление совсем доконало Дзамполя, и у него не хватило сил ответить. Лишь какой-то жутковатый хрип вырвался из груди инспектора, но Тарчинини и бровью не повел.
- Возьмите себя в руки, Алессандро. Что бы вы ни делали, что бы ни болтали, в конце концов любовь все равно восторжествует и я стану крестным вашего первенца... Или вы не достойны называться итальянцем! А пока - бегите допрашивать Тоску, Валерию и Изу... Вы записали, где они работают?
- Да, я пойду к этим маленьким стервам! - вне себя от ярости завопил Дзамполь. - Да, я их допрошу! И лучше бы им отвечать как на духу, не то пусть меня повесят, если я не приволоку сюда хотя бы одну в наручниках!
Выходя из кабинета, Ромео обернулся и с улыбкой проговорил:
- Я ничего не имею против ваших методов работы, Алессандро, потому что, даже не отдавая себе в том отчета, вы начнете преследовать именно ту девушку, которая вам больше всех понравится... ту, что когда-нибудь в отместку за наручники наденет вам на палец кольцо!
Оставшись один, инспектор долго приходил в себя. Не найдя ничего оригинальнее, сначала он долго и со вкусом изрыгал проклятия, потом сломал два карандаша, изорвал листов двадцать бумаги, швырнул на пол шляпу и принялся свирепо топтать. Алессандро, пожалуй, вообще превратил бы ее в лохмотья, но вовремя вспомнил, что головной убор обошелся ему в три тысячи лир. Лоб инспектора пылал, и в охваченном лихорадочным возбуждением мозгу мелькали отвратительные картинки: Симона и Тарчинини, сговорившись, издеваются над ним...