— Теперь на гитаре фиг поиграешь, — вздохнул я.
— Найдется кому поиграть, — фыркнула мама и внезапно крепко меня обняла, нежно прошептав. — Хоть в больницу с тобой сходила как нормальная мать.
— Самая лучшая мать! — поправил ее я.
Родительница помогла мне застегнуть пальто, и мы на семейном «Москвиче» поехали домой, усадив Виталину за руль — мама села рядом со мной сзади, чтобы обнимать больного сыночка.
Наша баня пускала дым в вечерние небеса, и объяснение этому дал нашедшийся дома, успевший переодеться в рубаху, брюки и шерстяные носки дед Паша:
— Семен Кузьмич париться придет. Тебе с этим можно? — кивнул на руку.
— У ребенка перелом, а тебя только работа волнует, — надулась на него мама.
— И совершенно правильно! — заступился я за старшего Судоплатова. — Я ж не барышня кисейная, а комсомолец!
— Во-о-от! — обрадовался дед Паша моей силе духа и хлопнул меня по плечу. — И не ребенок он давно, Наташ, а мужик, который такого повидать успел, сколько не всякий наш оперативник за службу видит.
— Это еще хуже, — фыркнула мама, громко чмокнула меня в макушку, и в компании Виталины ушла в сторону детской — воспитывать тех детей, что еще можно спасти.
— Идем, — зашагал дед в гостиную.
С дедушкой поговорить я всегда рад, поэтому охотно пошел следом. Усевшись в кресло у камина — сейчас не горит, он же для понта и атмосферы, а тепло с лихвой обеспечивает батарея — дед достал из тумбочки деревянный футляр, из него — трубку и кисет…
— Ты ж не куришь, — удивился я, занимая соседнее кресло.
— А трубку и не курят, — ответил он, набивая чашу табаком. — Так, дым во рту погонять.
— Под Сталина косишь, — догадался я.
— А почему не под Шерлока Холмса? — спросил он.
— Потому что он англичанин, а ты — русский, — пожал я плечами.
— Иосиф Виссарионович был грузином, — напомнил он.
— «Я — не грузин, я — русский грузинского происхождения», — процитировал я.
— Сученок, — ласково приложил меня Судоплатов и признался. — За то и люблю.
— Приятно, — улыбнулся я и попросил. — Расскажи про конфеты.
— Да что рассказывать, — выпустив дым в потолок, пожал он плечами. — Карьера украинского националиста у меня заканчивалась, в Москву вернулся, Самому лично доложил, — лицо деда разгладилось, взгляд устремился в глубины памяти. — Решили, значит, раскол в стан врага внести, они до власти жадные, и после смерти Коновальца начали бы грызню за его должность. Так потом и получилось. Коновалец меня в лицо знал, я же не «засвеченным» в Москву уезжал, под прикрытием — радистом на флот, мол, устроился, буду им секреты сливать. План придумали с конфетами. Там знаешь какой механизм активации был?
— Не-а, — покачал я головой.
— Химия, — многозначительно поведал он. — Через полчаса после приведения коробки в горизонтальное положение должна была сработать. Пёр я эту коробку чуть ли не с транспортиром, чтобы вертикаль не нарушить, — хохотнул он. — И не за себя переживал, а за дело — в кармане «Вальтер» для себя лежал, мне живым один черт попадаться нельзя было. В ресторан зашел, улыбка — до ушей! — изобразил приветливую рожу. — К Коновальцу подсел, уже и не помню про что разговаривал — конфеты-то на стол положил, горизонтально — таймер запустил, получается. «Це вам подарунок з Києва» — «Дякую, друже», — хохотнул.
— А он конфеты не проверял? — спросил я.
— А там две коробки было, — ухмыльнулся дед. — Одну сам открыл и ему сунул — угощайся, мол, — хохотнул. — А та, что с тротилом — как бы на потом. Очень эта гнида сладкое любила.
— А дальше? — спросил я.
— А дальше ушел, мне же «на корабль» торопиться надо было, — продолжил Судоплатов. — Там магазин одежды рядом был — купил плащ и шляпу, переоделся. Из магазина вышел и слышу «бах!», — попыхтел трубкой. — Ровно полчаса прошло.
— Хорошая химия, — одобрил я.
— Хорошая, — согласился он и выдал стариковскую классику. — Не те времена настали, сейчас так работать нельзя.
— Ой ли? — хмыкнул я.
— Ой ли! — передразнил он и признал. — Новый, — указал в потолок. — Пространства для маневра побольше оставляет, но все равно просит, так сказать, поделикатнее вопросы решать. И это правильно, — поддержал генеральную линию Партии в Андроповском лице. — На то она и разведка, чтобы ее не видно и не слышно было. Такие две операции нам зарубил, — горько вздохнул. — Но там очень громко получилось бы, и риск большой, — ухмыльнулся. — С Моссадом данными поделились, пусть разбираются — на Западе евреев шибко любят, всё спишут.