— Это не неприязнь!
— Тогда что же?
Он пожал плечами, затем солгал:
— Безразличие.
— Даже у безразличия бывают причины. Может быть, вас раздражает некий торгашеский дух? — спросила она и продолжила прежде, чем он смог ответить: — Я могу это понять. В этом году гирлянды в «Филдинг-Лейн» появились еще перед Хэллоуином. — Она покачала головой. — Это то, за что мне платят. Я научилась отделять мой собственный праздник от того, что происходит в магазине. Там моя работа. То, что я делаю здесь… я делаю для удовольствия, лучше я не могу объяснить.
— Удовольствие? Именно это чувство вы испытываете в Рождество? — спросил он, думая о том, что уже давно не способен испытывать удовольствие в этот праздник.
Если уж на то пошло, он вообще не способен испытывать удовольствие.
— Видите ли, Рождество для меня всегда было связано с домом и семьей. Может быть, я сентиментальнее большинства людей. Но я считаю, мне повезло. Я очень ценю этот праздник!
— А почему вы не поехали встречать его домой?
Она слегка покачала головой, взяла миску с глазурью и хорошенько перемешала ее, прежде чем начать покрывать ею печенье.
— В этом году вообще все странно. Я чувствую себя не у дел.
— Может быть, именно поэтому вы и хотите устроить для нас веселое Рождество?
— Наверное, — улыбнулась она и засмеялась. Смех ее проник во все клеточки его существа.
Дункана словно обдало горячей волной. А потом она опять рассмеялась, и он понял, что не может больше беспристрастно относиться к этой женщине.
— Безделье гораздо тяжелее, чем я думала, — призналась Брук.
— Тогда почему вы не едете домой?
— В этом нет смысла, ведь там больше никого не будет. — Она закончила один ряд печенья и принялась за следующий. — Мои родители отправились в рождественский круиз. Брат катается на лыжах в Колорадо с друзьями. Сестра со своей компанией проводит праздники с семьей ее мужа. Вот и все.
— А бабушка?
Ее движения замедлились. Ложка с глазурью застыла в воздухе.
— Она умерла. В Пасху. В этом году.
— Простите.
Он хотел сказать больше, но нечто более личное прозвучало бы фальшиво.
— Все в порядке. Она прожила замечательную жизнь. Это было неожиданно. Но такое случается. Полагаю, это произошло как раз своевременно. — Брук поспешно докончила последний ряд печенья. — Надо несколько минут, чтобы они остыли, прежде чем я смогу отнести их вниз.
Он выпил предложенный Брук кофе, пока она выкладывала на серебряные подносы зеленые деревья, красных снеговиков, белые рождественские шары и разноцветных Санта-Клаусов. Ему даже удалось кое-что стащить, когда она отвернулась.
Еще теплое, масленое печенье и сладкая сахарная глазурь растаяли у него на языке, и Брук понимающе улыбнулась ему через плечо, выходя из комнаты со словами:
— Главное — вовремя отвернуться!
Дункану и в самом деле требовалось перекусить. На одном кофе с печеньем на дежурстве в госпитале не продержишься. И не сосредоточишь свои мысли на губах Брук Бейли, которые в последний час притягивали его внимание.
Ему хотелось поцеловать ее. Нежно, в знак утешения. Грубо, с желанием. Но он этого не сделает. Во-первых, из-за Джеймса. И еще потому, что захочет чего-то большего, нежели поцелуй.
Он уже почти что жаждал медленного, неспешного пробуждения пламенной, неукротимой страсти. Любая женщина, чувствующая жизнь так же, как Брук, бросает мужчине вызов. И только круглый идиот может не принять его.
Впервые Дункан — усомнился не в том, достоин ли Джеймс любви Брук, а в том, действительно ли она та женщина, которая нужна его другу.
В ней совсем не было агрессивности.
Она казалась мягкой. Увлеченной? Да. Но не такой азартной, как Салли. И уж определенно не такой одержимой, как Джеймс. Или как сам Дункан.
Она была именно той женщиной, которая нужна ему, Дункану.
Проклятье! Никто ему не нужен! Он принял это решение уже давно, когда работа стала его жизнью, а служение людям — целью. Он всегда стремился, чтобы каждая его минута была расписана и у него не оставалось бы ни секунды на раздумья. И на чувства.
Ни секунды на то, чтобы задуматься, каково это — обнять Брук Бейли!
— Я готова!
— Что? — Он поднял на нее взгляд.
— Печенье! — Она протянула два подноса. — Если вы понесете эти, я справлюсь с остальными.
Дункан взял подносы и вслед за ней вышел из квартиры.
На середине лестничного пролета, в то время когда он внимательно смотрел на движения стройной черно-красной фигуры и — помоги ему Господи! — шлепанцы из оленьего меха, мягко спускающиеся по ступенькам впереди него, до его слуха донеслись женские голоса.
Один из голосов принадлежал Нетти. Но другой…
— Кажется, это Лидия так рано, — сказала Брук, поворачивая с лестничной площадки на последний пролет. — Хорошо, что я испекла лишнюю порцию.
В прихожей около рождественской елки стояли Нетти и величавая пожилая женщина.
Услышав шаги по лестнице, Нетти обернулась. Она улыбнулась, и морщинки вокруг ее рта стали глубже, лицо осветилось нескрываемой радостью.
— А вот и моя Брук! — воскликнула Нетти, приближаясь к ней маленькими торопливыми шажками. — Я и не представляла, что ты такая умница! С тех пор как умер мой дорогой Уолтер, этот дом не имел столь праздничного вида!
— Так вам нравится? — робко спросила Брук.
— Нравится? — Глаза старушки весело сверкнули. — Душа моя, да ты просто благословенье Божье! Мне так жаль, что мы не подумали об этом раньше. Конечно, я понимаю, в Рождество тебя обычно тянет домой!
Дункан насторожился. Брук сказала ему, почему не едет домой. Но что она при этом испытывает?
Ему легче вправить кости и зашить раны, чем понять, что творится у нее на душе.
— В этом году мне нет смысла ехать домой, Нетти! Встречать Рождество одной, в огромном пустом доме?..
— Что ж, насколько я понимаю, тебе будет не хватать твоих родных, как мне не хватает моего дорогого Уолтера. — Нетти ласково похлопала Брук по руке. — Представляю, сколько радости ты нам доставишь, устроив рождественский праздник!
Брук покосилась на Дункана и усмехнулась.
— Не уверена, что все разделяют ваше радостное настроение, Нетти!
Старушка нахмурила лоб, брови ее сдвинулись. Она взглянула на Дункана, сильно прищурила сначала один глаз, затем другой и надула губы. Дункан с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться.
— Полагаю, ты имеешь в виду нашего жильца доктора Кокса? — обратилась Нетти к Брук, указав пальцем в сторону Дункана. — Можете быть уверены, молодой человек, в следующий раз, когда у меня освободятся комнаты, я спрошу очередного жильца, как он относится к Рождеству!
Дункан подождал, пока Нетти перестанет грозить пальчиком, затем подошел к ней поближе и заговорщицки произнес ей прямо на ухо:
— Моя дорогая хозяйка! Обещаю вам, я исправлюсь!
— Не дурманьте мне голову вашими сладкими речами, Дункан Кокс! Оставьте эту уловку для какой-нибудь юной леди. — Нетти вытянулась во весь свой небольшой рост, чтобы посмотреть ему в глаза. — За четыре года Джеймс Маккей ни разу не доставил мне столько огорчения, пытаясь вылечить мой артрит, сколько вы сейчас!
— Но вам ведь стало лучше с тех пор, как вы пришли ко мне в госпиталь, правда? — Когда Нетти всем своим видом изобразила неподдельную обиду, Дункан рассмеялся. — Не пытайтесь обвести меня вокруг пальца, миссис Мей! Вы сами не соизволили явиться ко мне на обследование!
— Мне восемьдесят лет! Я заслуживаю освобождения от какого-либо обследования. По праву долгожителя.
— Вы заслуживаете именно то, что имеете. Квалифицированную медицинскую помощь.
— От нахального молодого доктора, которому нужно усвоить, что лучшее лекарство для старой женщины — это возможность поступать по-своему!
Она похлопала его по щеке.
Краем глаза он заметил, что Брук проявляет явный интерес к их обмену любезностями, и пожал плечами. Она может думать все, что хочет. Как все женщины. Но лишь он один знает, что их отношения с Нетти не более чем отношения доктора и пациентки. Никакие личные чувства сюда не вмешивались. Это был стиль его работы.