В подойнике было парное молоко. А в дверях стояла любимая. И смотрела холодно. Да, уезжал он надолго зря.
— Где Андрюха? — спросил Володька.
За спиной у Хельги нервно замаячила мама.
— Андрис в доме, — ответила Хельга. И сразу:
— Валдис, нам нужно поговорить.
— Что с Андрюхой?
— Андрис в порядке, не волнуйся, — пауза… — Валдис. Я выхожу замуж.
«Ява»! Да, зря он уезжал так надолго.
Мама за спиной пришла в движение. Она вырвалась вперед и загородила своим тщедушным телом дочку.
— Успокойтесь, мамаша! Скандала не будет, — спокойно сказал Володька. Постарался спокойно сказать.
— Мама, принеси Андриса, — попросила Хельга.
Мама не сдвинулась с места.
— Mate! Atnesiet, ludzu![2] — закричала Хельга.
Поняла, слава Богу. И, нехотя, ушла. Володька с Хельгой остались одни.
— Валдис…
— Я не Валдис! Я Володя! — перебил он ее.
Хельга, не обращая внимания, продолжала:
— Валдис, я полюбила другого человека. Он латыш. Понимаешь?
— Не понимаю!
Володька подошел к ней, осторожно взял ее обеими руками за лицо и сказал:
— Хельга, у нас с тобой сын, дура ты…
— Он латыш. Понимаешь?
— Не понимаю! Не понимаю! Не понимаю!
— У Андриса зубки режутся. Два нижних.
— Дай его мне.
— Он заплачет.
Действительно, заплакал. Заорал. Открыл свой маленький ротик, показав Володьке два зубика-недоростка — и заорал. Володька бережно прижал сына к груди:
— Андрюха, ты чего кричишь на папку?
— Он тебя не понимает. Мы с ним говорим только по-латышски.
— Дура ты, Хельга, — ответил Володька. — Все вы тут...
Он отдал ей кричащего малыша, а потом сказал:
— Хельга, если ты тупая, то я тебе объясню. Андрюха — мой сын! Ты меня поняла?!
Молчание.
— Ты поняла?!
— Да.
Володька вдруг почувствовал, что ему больше нечего делать в этом доме. Ему нехрен делать в этой маленькой республике!
— Хельга! Позови своего лабуса.
— Нет!
— Не бойся, не трону.
— Валдис!
— Позови!
Сутулый, длинный очкарик. Башка черная. На лабуса совсем не похож.
— Лабус, отвезешь меня в аэропорт.
— Я не лабус! Я латыш! Литовцы — лабусы.
— Не перебивай меня, лабус. Отвези меня в аэропорт.
— Я не могу! Я плохо езжу.
— Зато, я хорошо. Сядешь сзади.
— Я не могу!
— Заводи, лабус.
Володька гнал как придурок. Он выжал из «Явы» все. «Ява» не взлетала. Обосравшийся от страха лабус, как баба обхватил его сзади обеими руками.
Резко затормозил у автобусной остановки:
— Лабус, руки убери. Приехали.
Слез. Передал руль дрожащему лабусу. Затем снял с его плеча свою дорожную сумку.
— Если с моим сыном что-нибудь случится — я тебя, лабус, под землей найду!
2003
ЗА ХЛЕБОМ
— Спит?
— Спит. Укачало.
— Сын, наверное?
— Ага… сын.
— А у меня две девки: двенадцать и девятнадцать. От старшей еду. Вы-то, домой — или из дома?
— Мы — за хлебом… в Ростов…
— ???
— Мы сами из Рыбинска. Жена за хлебом послала, а в булочной — черствый. Говорю Серёньке: махнем в Ярославль за хлебом… заодно город посмотрим. Серёнька не бывал… Теперь — в Ростов. Я не бывал…
— К Ростову подъезжаем.
— Да? Надо Серёньку будить.
— Успеете… пусть досыпает. А я, грешным делом, сначала решил, что вы псих: в Ростов — за хлебом!.. Посидел — подумал: не… нормальный.
— Жить — скучно.
— Ага, скучно. В Ростове точно отоваритесь. У нас хлеба много… А то, давайте ко мне. У меня переночуете. А завтра, с утречка, на моем «запорожце», сгоняем за хлебом в Переславль. Я не бывал.
2003