Дома Алёша всё ждал, когда мама сама заметит обновку. Мама была чем-то расстроена.
— Алёша, сходи, голубчик, вынеси ведро, потом будем обедать, — сказала она, а на башмаки даже не посмотрела.
Алёша вернулся, снял пальто, вымыл руки. Обедали они в кухне. Мама накрывала на стол, резала хлеб, ставила тарелки, а на башмаки так и не взглянула.
— Батюшки, франт-то какой! — сказала тётя Маша, входя в кухню. Она сразу увидела башмаки.
Алёша выставил ногу.
— Номер тридцать два, на резиновой подошве, — сказал он и, поскрипывая башмаками, прошёл по одной половице.
— Что это? — спросила мама. — Алёшка, откуда у тебя башмаки?
— Дали в школе — семьям погибших, — ответил Алёша и прошёлся на каблуках.
Мама села на табуретку и сказала тихо:
— Алёша, сходи в школу и отнеси их обратно. Они, наверное, ошиблись.
— Да нет, я в списке второй. Я видел, меня Наталья Алексеевна подчёркивала.
— Она ошиблась, — повторила мама.
Тётя Маша подтолкнула Алёшу в прихожую.
— Иди, иди, — сказала она. — Где у тебя старые-то башмаки?
— Они без шнурков, — заныл Алёша. — Как я их надену?
— И без шнурков дойдёшь. Здесь недалеко. — Тётя Маша обтёрла новые башмаки тряпочкой и завернула в бумагу. — Ну нечего, нечего! — прикрикнула она на Алёшу, у которого в глазах заблестели слёзы. — Беги! — и захлопнула за ним дверь.
Обратно в школу Алёша шёл по лужам, ему было всё равно.
— Вот! — сказал он Наталье Алексеевне. — Возьмите обратно, — и положил перед ней свёрток.
— Что? Тебе не годятся?
— Годятся. Только мама говорит, что вы ошиблись, — сказал Алёша; голос у него дрожал — ему очень было жаль скрипучих новых башмаков.
— Не может быть, — сказала Наталья Алексеевна, надела очки и стала проверять список. — Нет никакой ошибки, вот список детей погибших, всё правильно.
— Неправильно, неправильно! — топая ногами в старых мокрых башмаках, закричал Алёша. Он только теперь понял, почему мама велела нести башмаки обратно. — Неправильно, неправильно! — Он бросился бежать, прыгая через две, через три ступеньки и больно ударяясь о встречные двери.
На пороге школы его встретила мама. Она, наверное, прибежала следом за ним.
— Пойдём, я им всё объясню, — сказала она.
— Нет, не пойдём! Я всё объяснил, — сказал Алёша, торопливо глотая слёзы. — Знаешь, я их отдал. Она ошиблась, всё перепутала. Башмаки надо Бадрову, а я Бодров.
В дверях появилась Наталья Алексеевна. Алёша её не заметил, а мама сказала громко:
— Ну, вот и хорошо, теперь Наталья Алексеевна не будет волноваться. Конечно, она ошиблась, я тебе говорила.
Мама взяла сына за руку, и они пошли домой.
У Алёши день рождения…
Всю ночь шёл снег.
— Хорошо, что я заклеила окно, — сказала мама утром. — Смотри, выпал снег.
Алёша посмотрел в окно — во дворе была зима.
«Как же теперь сизарь? — подумал Алёша. — По снегу его не пустишь».
— Мама, а голуби могут замёрзнуть? — спросил он.
— У них под пёрышками пушок, — сказала мама, — им тепло.
— Пушок, а лапки?
— Они лапки подожмут, и лапкам будет тепло.
— Как же с поджатыми лапками ходить? Ты, мама, чудная тоже! — И Алёша побежал в кухню.
Макар умывался. Он был закалённый и умывался в одних трусах. А тётя Маша стояла около него с тряпкой.
— Вытри! — сказала она, когда Макар растёрся полотенцем досуха.
И Макар подтёр пол.
— Как следует, как следует, — говорила тётя Маша, — и тряпку выжми.
Макар выжал тряпку и стал прыгать то на одной, то на другой ноге. Алёша подставил под холодную струю ладошки. Вода была холодная, такая, что защипало пальцы.
— Макар, а как же голуби? — спросил Алёшка.
— Что — голуби?
— Снег выпал. Ты видел снег?
— А что им снег? — удивился Макар и побежал одеваться.
В школу они шли вместе. Макар лепил снежки. Сначала он попадал снежками то в стенку, то в дерево, а потом прицелился и — раз! — попал девчонке в портфель.
— Хулиган! — закричала девчонка. — Я знаю, из какой ты школы!
А сверху летел и летел снег, будто кто его сыпал из большого решета, сыпал и приговаривал: «Эх, хорош снежок! Лепите, ребята, снежки! Подставляйте шапки-ушанки».
На шапки, на варежки, на башмаки и на валенки садились снежинки и спешили вместе с ребятами в школу.
Когда наступает зима, у Алёши бывает день рождения. Если человеку даже двадцать пять лет, он всё равно не может вспомнить, как он родился, и никто, кроме его мамы, этого не помнит.