— Это великая комбинация! — объяснил Геннадий. — И вот её организатор — Михаил Тимохин!
Все засмеялись.
А Миша краснел и просил Генку замолчать, но Геннадий не унимался:
— Мишка, не скрывай своего таланта — ты же у нас механик.
— При чём здесь механик! — Миша начинал сердиться. — Валенки могли стоять целую вечность как музейная редкость, а они пригодились. Какая же это комбинация?
Тётя Маша заступилась за Мишу:
— Вся история правильная, без всякой хитрости.
А Миша, конфузясь, продолжал объяснять:
— Старик дежурит в холодном помещении, у него ревматизм.
— Понятно, понятно! За здоровье великого комбинатора! — закричал Генка.
Все стали чокаться. Алёша чокался рюмкой, в которой был сладкий чай.
За столом стало шумно, и даже Фёдор Александрович стал улыбаться.
Тут Степан Егорович вдруг постучал ножом, оглядел всех и начал говорить басом:
Запела и тётя Маша:
Подхватил и Генка:
И тогда запели все:
Не пел только Фёдор Александрович. Он смотрел на фотографию человека, которого запомнил на всю жизнь.
Несомненно, это был он. Фёдор Александрович не может не узнать его. Но он не может сказать о нём ни одного слова ни его сыну, ни его жене.
— Вы, может, встречались? — спросила Алёшина мама.
— Нет, нет, — поспешно ответил Петров.
— Вы так смотрели… — Ольга Андреевна поглядела на него с надеждой.
— Нет, не встречался, — повторил Петров и добавил с трудом: — Он просто немного похож на одного моего товарища.
— Это бывает, — сказала Ольга Андреевна.
— Люди похожие встречаются часто, тем более он в форме.
Ольга Андреевна сняла со стены фотографию. На ней, в военной гимнастёрке, светловолосый, ещё совсем молодой человек.
Фотография военного человека пошла по кругу. Её передавали из рук в руки соседи, которые собрались за столом в честь рождения его сына.
Плохо, когда человек болеет…
Иногда после хороших дней наступают плохие. У Алёши так и получилось. Он ходил на каток без свитера — это раз. Ел снег — это два, и теперь лежит уже пятый день. В школу не ходит, к Гуркиным не поехал и самое главное — не бывает на чердаке.
Он слышит над головой Макаровы шаги. Вчера на чердаке был Степан Егорович, и они вместе с Макаром гоняли голубиную стайку. А Алёша даже не мог смотреть в окно — дома была мама. Пришлось лежать в постели. Разве она разрешила бы встать! Обидно!
По-настоящему болеть плохо: и голова болит, и глотать больно, и надо терпеть всякое лечение. Лекарство ещё ничего, его проглотишь, и кончено, а вот горчичники — это гораздо хуже.
Когда Настя Тимохина вошла к ним в комнату, Алёша натянул на голову одеяло и отвернулся к стенке. Настя налила в тарелку тёплой воды и разорвала пакет с горчичниками.
— Ну-ка! — сказала она. — Поставим сначала на спину, под лопаточки.
Алёша засопел.
— Не спишь, знаю! — сказала Настя. — Давай скоренько, а то мне на дежурство идти. Открывай глаза, не притворяйся!
Алёша молчал. Настя потянула одеяло.
— Эх, ты! — сказала она. — Неженка!
— Я не неженка, я что хочешь могу вытерпеть, — сказал Алёша.
— Ну вот и увидим, сколько у тебя терпения, настоящий ты мальчишка или похвальбун?
Алёша не успел даже ахнуть, как Настя прилепила ему на спину сразу два горчичника.
— Лежи десять минут, — сказала она, — потом поставим ещё один горчичник, на грудку. Ты расскажи мне что-нибудь, а я послушаю.
Терпеть десять минут, как будут жечь горчичники, да ещё что-нибудь рассказывать, — на это способен не каждый человек.
— Что рассказывать? — спросил Алёша жалобным голосом.
— Про что хочешь, — сказала Настя. — Мы с тобой редко видимся. Когда ты здоров, я тебя и не вижу.
Настя села рядом на стул и стала скатывать бинт. У Алёши стреляло в ухе, ему надо ещё поставить спиртовой компресс.
Настя была в белом халате, только без косынки. Волосы заплетены и уложены кокошником.
«Как у артистки», — подумал Алёша. К ним в школу приезжала артистка, и у неё была такая причёска.