— Вы к нам больше не приходите, товарищ Лазебная, — сказала тётя Маша.
— То есть? — удивилась женщина.
— Мы сами сходим в Совет к Василию Ивановичу, к председателю, — сказала тётя Маша и закрыла за Лазебной дверь.
— Ты что, мама, такая расстроенная? — спросил Генка, поглядев на тётю Машу. — Ну что ты такая? Я есть не буду, пока не скажешь!
— Не расстроенная, а сердитая.
— Если тебе на собрание — иди, я и сам пообедаю, — сказал Генка и стал снимать с огня кастрюлю.
— Уйди от плиты! Нет сегодня собрания.
Тётя Маша никак не могла успокоиться.
И она рассказала Геннадию про инспекторшу.
— Понимаешь, если бы Алёшка здесь был, что бы произошло?
— Нехорошо бы получилось, а ты пойди в Совет да выясни, — сказал Геннадий.
— Непременно пойду.
Тётя Маша не стала убирать посуду, а села у стола и задумалась. Генка примостился рядышком. Такая привычка у него с детства: если маме не по себе, он тут как тут. И тётя Маша, бывало, как ни сердита и то скажет: «Ну, замурлыкал!» — да и потреплет его по макушке. Значит, отошла, успокоилась.
Она и теперь положила Генке на голову свою тяжёлую руку и легко, чуть касаясь пальцами, стала перебирать его непослушные вихры. А Генка прижался к ней и ничего не сказал о том, что у него в кармане лежит призывная повестка, по которой он, Геннадий Тимохин, призывается во флот, на военную службу.
Татьяна Лукинична понимала, что Алёша на даче гостит, так же как и Макар. Мальчики теперь без её помощи находили дело и дома почти не бывали. Даже в дождливые дни ухитрялись совершать путешествия.
— Дождик, он тёплый, — успокаивал её Макар, когда они возвращались мокрые до нитки.
— Я за тебя спокойна, — говорила Татьяна Лукинична, — вот как бы Алёша не простудился.
— Алёшка? Да он здоровее меня. Вы смотрите, какие у него мускулы.
Алёша надувался, становился красный. И Татьяна Лукинична должна была щупать его руку чуть пониже плеча.
Татьяна Лукинична удивлялась тому, что Макар без её просьбы по утрам непременно приносил воды. Вместе с Алёшей они набрали для самовара мешок шишек. А как-то после сильного дождя Макар сам вымыл террасу. Мальчик делал всё ловко и просто. Он привык к тому, что в доме он делает то, что может.
Один раз мальчики принесли из лесу корзину грибов. Они разобрали их по кучкам, и Макар спросил:
— Татьяна Лукинична, что, если я свою половину посушу и увезу домой?
— И я тоже, — сказал Алёша и сдвинул свою кучку.
— Конечно, конечно, — сказала Татьяна Лукинична и сама помогла им нанизать грибы на суровую нитку.
Вечером она сказала Анатолию Павловичу:
— Мне очень тяжело, Толя, но я думаю, что Алёша от нас уйдёт.
— Как это, как это — уйдёт? — переспросил Анатолий Павлович. — Откуда ты взяла?
— Ты не понимаешь. Это очень сложно, это даже сказывается в мелочах.
— Вот именно, в мелочах, — повторил Анатолий Павлович. — Ты, Таня, просто стала мнительной, как и каждая мать. Это пройдёт.
Татьяна Лукинична не стала с ним спорить. Она уже знала: чтобы стать Алёше матерью, надо, чтобы и он почувствовал себя её сыном. А он этого не мог.
Ну, солдат, как живём?
Под выходной день Степан Егорович с соседом Фёдором собрались по грибы. Они уехали с вечера на дачу к Гуркиным.
— У них переночуем. А от них первым поездом на сорок второй километр. Там, брат, места! Нигде таких нет, — обещал Степан Егорович.
Уже темнело, когда они подошли к даче. Пахло табаком, настурциями, и тянуло дымом. У Гуркиных или где-то рядом ставили самовар.
Татьяна Лукинична узнала их, когда они ещё были за калиткой.
— Вот хорошо! Пожалуйте, пожалуйте! — И она пошла им навстречу.
— Просим! Просим! — кричал на террасе Анатолий Павлович. Он был в тёплых тапках и боялся идти по росе.
Вынырнули откуда-то Алёша и Макар и закричали:
— Ура!
— Погодите! Погодите! — Степан Егорович никак не мог поздороваться со старшими.
Макар прыгал перед ним, как чёртик на ниточке, и всё допытывался:
— А нас с Алёшкой берёте?
— Берём, берём, — сказал отец. — Дай в дом-то войти.
Увидев Степана Егоровича с корзинками, Гуркин всполошился.
— Пожалуй, и я с вами, — заявил он. — Таня, у нас есть лукошко?
Татьяна Лукинична не возражала. Правда, они с Макаром о чём-то пошептались, когда вместе накрывали на стол. А за столом, поглядев, как Анатолий Павлович сверяет свои часы с часами Тимохина, Татьяна Лукинична сказала:
— Толя, представь себе, что ты завтра встаёшь в четыре утра, надеваешь мои резиновые сапоги и шагаешь в них целый день, не отставая от Степана Егоровича. Дело не за лукошком, лукошко я тебе дам.