Он вспоминал, а сон подходил к нему всё ближе и ближе и наконец совсем его убаюкал…
Уснул Алёша. Уже давно спал Макар. Задремал Фёдор Александрович, легла Татьяна Лукинична, а старики ещё долго сидели на открытой веранде. Лампу они не зажигали, чтобы на свет не летели комары.
Тёплый летний вечер сменила ночь. С реки потянуло холодком, а приятели всё вели свои разговоры. Степан Егорович попыхивал трубкой, пугал комаров. Спать не хотелось. Больно хороша была ночь.
Гроза вернулась…
Утром лес проснулся в росе, будто только что умылся. Если качнёшь ветку, обдаст холодным дождём. Ноги ступают по влажному мху. Тапочки уже сырые.
У кочки стоит гриб. Крепкий, он пророс за ночь, стоит и удивляется, поглядывая вверх на сверкающую каплю, которая качается рядом на травинке. Вот-вот она сорвётся и стукнет его по макушке.
— Хорош, — говорит Степан Егорович, срезая гриб под корешок.
Он очищает ножом упругую ножку и укладывает гриб в корзину.
У Алёши в лукошке пусто. Он перебегает от пня к пню, от куста к кусточку, но ему попадаются только переростки. Разломишь шляпку и бросишь — червивая.
— Ты их получше ищи, — говорит Степан Егорович, — а тот, который сам по дороге попался, — тот не гриб.
Наконец повезло Алёше: напал на целую семейку белых. Заспешил, будто грибы убегут, и про нож забыл. Обломал им все корешки и стал торопливо укладывать грибы в лукошко.
— И так не годится, — сказал Степан Егорович. — Если ты гриб увидел, он от тебя не уйдёт. Куда он денется?
В лесу удивительно! Кажется, вот дойдёшь до той полянки, и можно остановиться, отдохнуть. А так не выходит: за полянкой тропка, за тропкой ещё поляна.
Стало жарко, присели отдохнуть.
— Сейчас, наверное, часов двенадцать, — сказал Степан Егорович и поглядел на корзины, полные грибов. — Закусим — и домой.
Солнце так припекало, что клонило ко сну. Душисто пахло подмаренником и розовой кашкой — клевером.
В высокой траве Алёша увидел гриб; он чернел в зелени, и трудно было угадать, какой же он. Алёша раздвинул траву — перед ним лежала каска. Железная каска. Не то на ней проржавела вмятина, не то её пробило осколком. Через ржавую щель проросла ромашка и спокойно смотрела жёлтым сердечком, расправив белые лепестки.
— Немецкая, — сказал Степан Егорович, поглядев на каску. — Скажи пожалуйста, ещё не рассыпалась! Ржавая, дырявая, а держится!
— Разве здесь был фронт? — спросил Макар.
— Был, — ответил Фёдор Александрович. — Разве в школе не рассказывали?
Алёша молча разглядывал каску. Значит, здесь, в лесу, вот на этом самом месте, были фашисты. А Макар прикинул время, и выходило, что фашисты здесь были зимой. Тогда в лесу лежал снег. Не было ни тропинок, ни цветов, ни жаркого солнца…
— А я думал, что гриб, — сказал Алёша.
Макар наподдал каску ногой, и она откатилась далеко в сторону.
— К дождю размаривает, — сказал Степан Егорович. — Как бы нас, Федя, гроза не застала.
Он угадал. Где-то вдалеке заворчал гром. Над лесом появилось облако, к нему летело другое, за ним ещё и ещё. Скоро облаков собралось так много, что солнце нырнуло за них и скрылось.
Когда грибники вышли на дорогу, то за ними следом из-за леса ползла, погромыхивая, большая тёмная туча. Дорога была не та, что вела к станции, а какая-то другая, незнакомая. Видно, они дали круг и вышли не на ту сторону. За дорогой тянулась луговина, а на ней виднелся один смётанный стожок.
— Придётся здесь переждать, — сказал Степан Егорович.
Они зашли к стожку с подветренной стороны и, раскопав сухое сено, уселись рядом.
Тучу рассекали острые огни молнии, но туча не раскалывалась, а становилась ещё плотнее.
Вдруг сразу, будто она нечаянно опрокинулась, полил дождь.
В стожке было сухо, вода стекала по его покатым бокам и уходила в землю.
Дождь перестал мгновенно. Туча раскололась, выронила солнце, и оно ослепительно засияло.
— Ну что притихли? — спросил Степан Егорович. — Боязно было?
— Нет, — ответил Алёша.
— А я не люблю грозы, боюсь. Я её ещё, наверное, маленьким испугался, — сознался Фёдор Александрович.
— А я не боюсь, — повторил Алёша.
Они шли по дороге. В колеях стояли глубокие лужи, а по обочинам прыгали серые лягушки.
— Это только первый заход был, — сказал Степан Егорович. — Вот увидите, гроза сейчас даст круг и вернётся.
И правда, когда они пришли на станцию и сели в поезд, гроза вернулась. Она притащила с собой ещё больше дождя и грома. В окна вагонов будто кто-то бросал воду огромными пригоршнями. Казалось, что резкие сухие удары вот-вот рассекут железные крыши вагонов. А поезд шёл себе и шёл, только чуть вздрагивал.