— Они ведь думали, за ними за кем-нибудь, — пояснила воспитательница. — Понимаете, всё ждут: вдруг найдётся кто-нибудь из родных?
— А разве так бывает?
— Бывает, но редко.
Воспитательница поправила сбившуюся косынку. Она была молодая, краснощёкая и чем-то похожая на кондукторшу — так показалось тёте Маше.
— Им здесь неплохо. Видите, здоровы и кормят сытно, а они — просто удивительно — все про дом любят говорить. «У тебя дома да у меня дома». А дома-то своего не помнят — им же было года три-четыре, даже меньше, когда домов-то у них не стало… Чудаки!
Тётя Маша слушала молча.
— У некоторых даже и фамилий не было, — продолжала рассказывать воспитательница. — Я в войну сюда поступила, так мы сами фамилии им придумывали.
Воспитательница, видно, была из словоохотливых.
— Первое время, знаете, я так переживала, так переживала!
Она встала и, отряхнув с пальто приставшую хвою, закричала:
— Кругликов, не бегай с ветками! Я кому говорю, Кругликов! Вот заведующая.
К тёте Маше подошла спокойная высокая женщина.
— Вы ко мне? — спросила она тётю Машу.
Тётя Маша хотела открыть сумку и достать Алёшины документы, но, взглянув на подошедшую, щёлкнула замком и сказала:
— К вам, хотела поговорить.
— Ну что же, поговорим. Может быть, пойдём в дом? — спросила Анна Павловна.
И они пошли в дом, где жили дети.
— Живём тесновато, — говорила Анна Павловна.
Она шла впереди, открывая то одну, то другую дверь:
— Здесь спальня старших мальчиков, а это читальня.
Тётя Маша заглядывала в двери и видела то тесно приставленные одна к другой кроватки, то комнату с пустым столом, измазанным чернилами.
— А вот здесь малыши. — Анна Павловна раскрыла дверь; пахнуло тёплым и кисленьким запахом.
В комнате малышей кроватки были поменьше, но стояли ещё теснее, чем в других. В углу, за печкой, на полу сидела девочка. Увидев вошедших, она быстро спрятала что-то за спину.
— Ты почему, Наташа, в спальне? — Анна Павловна подошла к девочке и подняла её с пола.
В руках у Наташи был серый фланелевый медведь.
— Ты почему не гуляешь? — спросила Анна Павловна.
Девочка молчала, она прижала к себе покрепче медведя и смотрела на тётю Машу. Потом улыбнулась и протянула ей мишку.
— На, — сказала она.
— Играй, играй, дочка, — ответила тётя Маша.
Девочка была одета в тёплое нарядное платьице, только помятое, и пуговички на нём не так застёгнуты. Башмачки тоже хорошие.
«Сейчас таких не достанешь», — подумала тётя Маша.
— А фартучков у вас нет? — спросила она. — На такое бы платьице непременно фартучек.
— Фартучков нет, — ответила Анна Павловна и будто обиделась: — У нас, товарищ, не только фартучков, ещё многого нет. Но дети всем необходимым обеспечены. Сейчас в семье не все имеют то, что получают в детском доме.
— Да, я вижу, — сказала тётя Маша.
Анна Павловна, взяв за руку Наташу, пошла дальше. Она уже не открывала больше дверей. Пропустив тётю Машу вперёд, шла следом, продолжая объяснять:
— Питание получают вполне достаточное, В доме тепло.
Они вошли в маленькую комнатку, где на диване лежали горой новые галоши и валенки.
— Ишь какое богатство! — удивилась тётя Маша и потрогала валенки.
— Садитесь, — сказала Анна Павловна, выдвинув из-под стола табуретку.
Она уже привыкла к разным посещениям и ждала обычных в таких случаях вопросов. Но, взглянув на тётю Машу, поняла, что разговор будет другой.
— Вы волнуетесь? — спросила она.
— Волнуюсь, — созналась тётя Маша.
Маленькая Наташа забралась к Анне Павловне на колени и стала кормить медведя карандашами.
— Ешь, ешь! — говорила она. — Хочешь, я тебе дам добавочку?
Анна Павловна терпеливо ждала.
— Ну вот, — сказала тётя Маша и стала рассказывать про Алёшу. Она рассказала всё и даже то, что ещё никому не говорила.
Анна Павловна слушала её не перебивая.
— Трудно ему будет привыкать, — говорила тётя Маша. — Вы сами знаете: дети, они терпеливые. Другой раз мы, взрослые, когда своё горе одолеваем, непременно сочувствия требуем. Сами плачем и хотим, чтобы с нами кто-нибудь поплакал. А они терпят, молчат. И он всё молчит.
— Конечно, трудно, но дети скорее забывают горе, как мне кажется, чем мы, взрослые, — сказала Анна Павловна, подвигая Наташе карандаши. А потом, помолчав, добавила: — Конечно, не всегда.
— А я думаю, — сказала тётя Маша, — когда забывают, это тоже плохо. Помнить нужно. Если человек в своей памяти бережёт дорогое, то и жизнь ему дороже. Правда?