Мама стала почёсывать ему за ухом. Алёша свернулся калачиком и задремал.
В выходной день рано утром мама и Алёша поехали с Тимохиными копать картошку. В грузовике было тесно. Когда машину потряхивало, сидевшие в середине только охали, а вот те, кто был поближе к борту, поднимали такой крик, что в ушах звенело.
— Ой, сейчас вывалюсь! Ой, держите меня! — кричала Настенька и принималась хохотать.
Другие девчата тоже визжали и смеялись.
Один раз так тряхнуло, что Настенька язык прикусила.
Степан Егорович постучал в кабину водителю:
— Эй! Друг-товарищ! Небось живых везёшь. Слышь, орёл!..
Шофёр затормозил и вышел из кабины:
— На таком граммофоне сам чёрт не тряхнёт! Ты вот сядь на моё место и веди!
Шофёр был молодой и, наверное, бывалый. На затылке у него лихо держалась шапка-кубаночка, а брюки спускались на сапоги с короткими голенищами, как запорожские шаровары. Подмигнув девчатам, он полез обратно в кабину.
Дальше машину только легко встряхивало на поворотах, а когда переезжали через мост, шофёр приостановил и, высунувшись из окошка, крикнул:
— Держись крепче! За мостом подъём буду брать!
За мостом дорога действительно пошла в гору.
Утро было холодное и ясное. Машина въехала в лес, запахло сырым листом.
— Гриб! Гриб! — закричал Алёша.
В лесу на солнце проглядывались трепетные осинки, жёлтые кусты увядшего папоротника. И даже уцелевшие ветки бересклета, будто забытые нитки бус, пестрели среди тёмных и мохнатых елей.
Машина остановилась. Прямо от дороги начиналось картофельное поле, большое и бурое. После первых морозов тёмная картофельная ботва лежала на земле.
Генка Тимохин выпрыгнул из машины первым и протянул руки Алёше:
— Прыгай! Ну! Опля!
— Осторожно, осторожно! — закричала мама.
Алёша спустился на землю благополучно.
Генка помог сойти Алёшиной маме.
Тимохины забрали лопаты, мешки и пошли на свою делянку. Мама и Алёша пошли за ними: у них своей делянки не было, потому что Алёшина мама работала не на заводе, — Тимохины их приняли в свой пай.
Степан Егорович вонзил лопату в землю, приподнял картофельный куст и перевернул его вместе с тяжёлым пластом земли. В лунке остались крупные картофелины, а маленькие закачались на корнях откинутой плети.
Степан Егорович присел, взял самую крупную картофелину и подал тёте Маше. Та взвесила её на ладони, колупнула пальцем шершавую кожуру и сказала:
— Ну вот, слава богу, и уродилась.
Она передала картофелину Ольге Андреевне. И Алёша тоже подержал тяжёлую картофелину в руках.
Вскопаем ещё деляночку!.
Степан Егорович, Геннадий и Миша стали копать. Настя, Ольга Андреевна и Алёша шли за ними и выбирали картошку из земли. Алёша бросал картошку то маме в ведро, то Насте.
— Что же ты только крупную берёшь? — сказала Настя. — Смотри, сколько за тобой осталось. — Настя поворошила в раскопанной лунке, из которой Алёша только что выбрал, как ему казалось, всю картошку, и из земли выкатились ещё целых три картошки. — Видишь, какие попрятались!
К маме и Насте подбегал Макар, он забирал у них полные вёдра и относил их тёте Маше, которая ссыпала картошку в мешки.
По всему полю копали, собирали, и в бороздах вырастали столбики полных и тугих мешков.
Всем стало жарко, заныли спина и руки, а работы было ещё много.
Когда у Тимохиных восемь мешков были завязаны под горлышко, Степан Егорович разрешил «перекур», завернул цигарку и пошёл за водой. Алёша побежал за ним, бренча пустым ведёрком.
Они вышли на тропку, которая пересекала поле, и стали спускаться в ложбину.
На откосе, на самом краю поля, кто-то копался на делянке.
— Дядя Стёпа, смотри, что она делает! — закричал Алёша.
Степан Егорович свернул с тропинки и, перешагивая борозды, шёл к старухе, которая, уцепившись обеими руками, тащила из земли засохшую ботву. Покачнувшись, она еле удержалась на ногах.
На выдернутой плети желтело несколько картофелин. Вокруг валялась ботва. В борозде стоял полосатый мешок, наполненный картошкой только наполовину.
— Так, — сказал Степан Егорович, оглядев её хозяйство.
— Может, и не так, — сказала старуха, — а что я могу? Лопату я могу поднять?
— Завком надо было просить, — сказал Степан Егорович, — самой разве вам управиться!
— Вы так думаете? — переспросила старуха. — Мы же не фронтовики, как я могу просить завком?
— А Мирон Григорьевич лежит? — спросил Степан Егорович.