Я понял это в тот самый момент, когда впервые увидел Шарлотту Миллс.
И не было ничего в мире, чего бы я не сделал, чтобы удержать это.
Даже если это означало столкнуться с зазубренным лезвием реальности.
Я развёл руки и схватил её за плечи, легонько встряхнув, чтобы быть уверенным, что привлек её внимание.
— Перестань говорить, что ты должна чувствовать. Здесь не существует правильного способа чувствовать, когда ты узнаешь, что твой ребёнок умер. Мне всё равно, прошло ли это десять секунд или десять лет. Тебе позволено чувствовать. Тебе позволено причинять боль. Чёрт возьми, Шарлотта, может быть, это и есть ключ. Притворство ничего не изменит. Истина всегда будет ждать тебя. Ты должна позволить этому случиться, милая. Впусти эту боль. Пусть свет горит. Пусть он поставит тебя на колени. Пусть лавина настигнет тебя. Пусть он ломает каждую косточку в твоём теле, пока ты не решишь, что ничего не осталось, — я сделал паузу и понизил голос, — а потом отпусти это.
— Он был моим сыном. Я не могу его отпустить.
— Нет. Ты абсолютно права. Но с этого дня ты можешь отпустить чувство вины. Слушай, я не могу стоять здесь и говорить, что тебе не в чем себя винить, так же как я не могу смотреть в зеркало и говорить себе то же самое. Но я могу сказать тебе, что ты должна отпустить это дерьмо. Это убивает тебя, Шарлотта. Это будет самая болезненная вещь, которую ты когда-либо испытывала. Но ты сможешь отпустить его. И ты должна это сделать. Потому что это единственный способ двигаться дальше.
— Я не хочу двигаться дальше! — закричала она, всё её тело напряглось.
Я сделал свой голос мягким и наклонил голову, чтобы прислониться своим лбом к её.
— Да, это так. Я вижу это в твоих глазах каждый раз, когда ты смотришь на меня. Каждый раз, когда ты смеёшься над моими глупыми шутками. Каждый раз, когда ты задаёшь мне этот один единственный вопрос о моих детях. Но только потому, что у меня тоже есть хреновое прошлое, это не значит, что я твой билет из ада. Ты должна найти это внутри себя.
Она невесело рассмеялась и отошла от меня, слёзы текли по её лицу.
— Из этого ада нет выхода, Портер. И если ты думаешь, что это маленькое погружение в реку было чем-то большим, чем ты притворяешься, что нашёл своё, тогда тебе хуже, чем мне.
Я тяжело вздохнул и возненавидел себя ещё до того, как произнёс эти слова. Но она собиралась снова спрятаться, и на этот раз я боялся, что она не вернётся.
— Он мёртв, Шарлотта.
Она побледнела, глядя на меня дикими глазами.
— Я знаю, что ты его любишь. И я знаю, что нет ничего, от чего бы ты не отказалась, чтобы вернуть его. Но ты больше ничего не можешь сделать. Он всегда будет твоим сыном. Через десять миллионов лет это всё ещё будет правдой. Но противоположность любви не ненависть, как я всегда думал. Это агония, милая. И ты живёшь с этим слишком долго. Отпусти. Это.
Она снова моргнула, а потом всё её лицо исказилось.
— Он мой сын.
— И он любил тебя. Ты думаешь… — я не стал продолжать, потому что её тело превратилось в камень.
— Что? — выдохнула она.
Мои брови сошлись вместе.
— Что, что?
— Он был младенцем, Портер. Он не любил меня. Он нуждался во мне. И я подвела его.
Моя грудь сжалась. Чёрт возьми. Она не знала, что сын любил её. Я никогда не забуду тот день, когда Трэвис впервые сказал мне, что любит меня. Конечно, я уже безумно любил его. Ему было пять лет, и мы с Кэтрин были женаты чуть больше года, но осознание того, что он любит меня, зажгло во мне нечто такое, о существовании чего я и не подозревал. Дети делали это с тобой. Они тебя целым даже когда ничего не происходило.
Начиная с того момента, Трэвис всегда был моим сыном. Может, и не по крови, но всё равно он был моим. Любовь связала нас вместе. В тот же вечер я спросил Кэтрин, разрешит ли она мне официально усыновить его, и никогда не оглядывался назад.
И это глубоко ранило меня, зная, что Шарлотта никогда не получала этого от своего ребёнка.
— О, Шарлотта. — Я сократил расстояние между нами и притянул её в объятия. Её руки оставались расслабленными по бокам, но я не позволил этому остановить меня. — Конечно, он любил тебя. Ты была его мамой.
У неё перехватило дыхание, и она пробормотала:
— И… я подвела его.
— И он всё ещё любил тебя, — прошептал я.
— Он не должен, я оставила его одного.
— И он всё ещё любил тебя.
Её ноги дрожали, и она обвила руками мои бёдра.
— Я предпочла помочь совершенно незнакомому человеку, чем заботиться о собственном сыне.
— И он всё ещё любил тебя.
— Но почему? — заскулила она.
— Потому что, как он всегда будет твоим сыном, через десять миллионов лет, ты всё ещё будешь его мамой. Это ничего не изменит.