с последним башмаком, и я отшвырнул его прочь. Он ударился о стену, на которой тут же образовалась трещина, а в воздухе снова возникло облако пыли. Снять майку и трусы было секундным делом. Я поспешил наверстать упущенное время: погладил щеки моей подруги, поцеловал нежные раковины ее ушей и стал шептать сладкие слова. Казалось, ее охватило глубокое сомнение: ей хотелось одновременно отдаться ласкам и избежать их. Наконец она повернулась, устремила свой взор в самую глубину моих глаз и поцеловала меня в губы, выдав при этом свою неопытность столь явно, что мне не удалось сдержать улыбки. Я не хотел, чтобы она приняла это за насмешку, и, дабы она ничего не заметила, легонько сжал зубами мочку ее уха, потом провел языком по ее шее и, пользуясь тем, что ее слуховой орган был рядом, повторил тихонько: любовь моя… с каждым разом чуть-чуть повышая голос и придавая ему оттенок все более дикой страсти. Именно в этот момент раздался звонок в дверь, настойчивый и длинный. Она посмотрела на меня. Я посмотрел на нее и попытался жестом извиниться за то, что оставлял ее. Она (с прирожденной скромностью) отвела глаза от моего возбужденного члена, который я не мог спрятать. Я накинул кимоно и спустился открыть: это оказался кучер, который приехал вернуть нам шляпу сеньоры, забытую нами (в пылу страсти) на сиденье экипажа. Поскольку брюки остались в спальне, у меня не оказалось под рукой мелочи, чтобы отблагодарить кучера за его излишнее усердие. Пришлось подняться за деньгами в кабинет, но и там я не нашел ни одной монеты, а потому схватил бумажную купюру, спустился по лестнице и запихнул ее парню в карман. Он поблагодарил, а я сказал: не стоит благодарности, захлопнул дверь (поднялось новое облако пыли, одна из дверных петель упала на пол) и побежал вверх по лестнице в спальню. Она ждала меня, томимая желанием. Ее губы дважды прошептали мое имя, и она попросила обнять ее, отдать ей тепло моего тела. Из стыдливости она до сих пор не сняла белых кружевных трусиков (а я раньше не решился снять их, чтобы не показаться ей слишком нетерпеливым). Теперь момент наступил: я опустился перед ней на колени и стал спускать их медленными-медленными движениями пальцев. Трусики изнутри оказались влажными, запах ее любовной влаги был столь ароматным, что заполнил все до последней клеточки моих носовых пазух. Любовь моя, любовь моя… повторял я, проводя языком по линиям ее тела. Мне показалось, что моя подруга по-прежнему боится взять инициативу на себя, чтобы я не счел ее слишком дерзкой, и я сам положил ее руку на свой член, который показался ей очень горячим. Я утопил ее в поцелуях, покрыв ими ее шею. Она довольно неловко оттягивала вниз мою крайнюю плоть и краешком глаза наблюдала за моим готовым вступить в бой Полифемом. Ее любовный нектар уже промочил простыни и теперь капал на пол. Очень осторожно я раздвинул ее ноги. Между раскрывшимися губами блестевший слизью родник, края которого непроизвольно сжимались от каждой новой ласки. Детка моя, сказал я, приблизив свой стержень прямо к готовому проглотить его отверстию. Как раз в эту минуту снова позвонили в дверь. Я громко чертыхнулся, решил не обращать на звонок никакого внимания и двинулся в атаку. Моя подруга остановила меня. Пойди открой, сказала она, мало ли кто это может быть в такой час. Кое-как одевшись, я спустился по лестнице и увидел в дверях пузатенького коротышку, который предложил мне застраховать свою жизнь, выплачивая необходимую сумму постепенно, — мне предоставлялась возможность растянуть оплату на любое удобное мне количество месяцев. Не удостоив его ответом, я захлопнул дверь и вновь поднялся в спальню. Она убрала свою руку, как только увидела меня. Я поцеловал ее пальцы, которые пахли любовным нектаром. Чтобы не терять больше времени, я взломал дверь и попал в рай: небо цвета мятного ликера и блеск звезд в колодцах ее глаз — в общем, все, о чем я говорил выше. Она кусала себе губы и повторяла с закрытыми глазами: О, о… При первых же толчках ручеек ее любовной влаги полился бурным потоком и залил наши бедра; мокрые простыни теперь облепляли их. Она царапала мою спину и повторяла: да, да… с размеренностью метронома. Но тут трезвон телефона где-то поблизости перекрыл ее стон. Я проклял все современные изобретения, эти порождения дьявола, и решил сделать вид, что ничего не слышу, но она замерла и крепко сжала мой инструмент влагалищными мышцами. По движению ее губ я понял, что она хочет что-то мне сказать, но ее голос был таким слабым, что назойливое «дзинь-дзинь» телефонного аппарата заглушало его и разобрать слова не представлялось возможным. Пойди возьми трубку. Этот трезвон меня отвлекает, и я не могу продолжать. Меня эти слова ничуть не удивили. Из-за этих металлических взвизгов в соседней комнате я и сам начал отвлекаться. Я покинул ее щель (влажные губы издали чмокающий звук, сомкнулись и излили на кровать новый поток любовной влаги) и побежал к телефону, который надрывался не переставая. Слушаю… сказал я в черный раструб, но в ответ прозвучало имя, которое мне не доводилось слышать ни разу и которое не имело ни малейшего отношения ни ко мне, ни к моей полоумной и близорукой тетушке, находившейся в изгнании. Вы ошиблись, произнес я, не помню точно, перед тем, как опустил трубку, или уже после этого. Однако на сей раз я не сразу вернулся в спальню, а тяжело опустился на стул и закурил. Пожалуй, надо сначала немного прийти в себя. Нельзя же так нервничать! Но не докурив сигарету и до половины, я подумал: что же это я тут прохлаждаюсь, когда она там меня ждет. Бросив сигарету на пол, я вернулся в спальню. Ты курил, сказала она. Я не стал оправдываться, но испугался, что запах никотина будет ей неприятен и это еще больше осложнит дело. Но мои опасения не оправдались. Мне нравится этот привкус табака на твоих губах, сказала она, слегка покусывая их. Я решил, что стоит поспешить, а то опять кто-нибудь заявится и прервет нас. Луга за окном уже окрасились в красноватые и оранжевые оттенки полдня. Пейзаж перестал быть боттичеллиевским и с каждой минутой становился все более вангоговским. Можно сказать, что покой был столь всеобъемлющим, что позволял услышать, как трудятся древоточцы в потолочных балках. Любимый, сказала она, я хочу, чтобы ты не уходил. Если нам опять помешают, давай сделаем вид, что мы ничего не слышим, предложил я. Нет, только не это, сказала девушка. И тут она рассказала мне историю, которая была способна ранить даже каменное сердце. Когда я была маленькой, однажды ночью, лежа в моей кроватке, я услышала стук в дверь. Кто-то стучал и стучал, с каждым разом все громче. Я не могла понять, почему ни папа, ни мама не спешат открыть дверь. Мне подумалось, что огонь в газовой лампе мог случайно потухнуть и они умерли, и меня охватил ужас. Наконец я обнаружила их в постели: они боролись, тяжело дыша, смеялись и щупали друг друга. В дверь никто не стучал, просто изголовье кровати, сотрясаемое сильными толчками, мерно ударялось о стену, которая дрожала, и от этого висевшее на ней распятие, изображавшее Христа из Лепанто, раскачивалось как маятник. С тех пор, как только раздается звонок, я спешу тут же открыть дверь, поднять трубку телефона или ответить на любой другой сигнал; для меня просто невыносимо всякое «дзинь-дзинь», не получающее ответа. Ты меня понимаешь? Конечно, милая, я тебя понимаю, поспешил заверить я, лаская потихоньку ее правую грудь. Через несколько секунд любовная влага вновь полилась из нее, и этот ручеек сливался с лужицей на простынях, струился по ним и по нашим ногам на пол, где образовывал неглубокое озерцо. От поцелуев и ласк мы вновь перешли к соитию. Как только мой член погрузился в ее плоть, на нас градом посыпались кирпичи, балки и штукатурка: в комнате обвалился потолок.