Он увидел себя в неприятной ситуации, в которой была замешана библиотекарша и библиотечный охранник, и предпочел держаться от библиотеки подальше.
По мере того, как неделя подходила к концу, а Артур убеждался, что никогда ему не освоить технику, с помощью которой другие мужчины умудряются заманить девушек в ловушку, он понимал, что его время кончается. Когда он выходил прогуляться, обычно ближе к ночи, ему встречались люди, но он знал, что все они обречены на гибель в пламени, и знал, что и его время истекает с пугающей быстротой.
Теперь это было не просто стремлением, это стало целью, неподвластным ему инстинктом, который полностью подчинил себе все его мысли и который руководил его поведением, как ничто ранее в жизни. Он проклинал мамочку за ее доброжелательные, старомодные южные взгляды, за ее белое тело, которое приковывало его к себе неразрывной пуповиной, за ее нетребовательность и радушие, из-за которых жизнь в этом пастельном мирке становилась такой безмятежной, обходительной и бессмысленной.
Умереть в пламени сгорающего мира... понапрасну.
На улицах было холодно, раскачивались фонари на столбах, окруженные неземным ореолом. Издалека доносились автомобильные сигналы и терялись во тьме, раздраженно урчали дизели грузовиков, котом стон-сигнал на светофоре сменялся другим, скрежетала коробка скоростей - и звуки уплывали вдаль. Тротуар болезненного цвета тухлого мяса, звезды, заблудившиеся в чернилах безлунной ночи. Он поплотнее закутался в пальто, невольно пригнулся, когда его пронзила стужа, убивающая последние листья. Где-то отрывисто завыла собака, хлопнула дверь в соседнем квартале. Внезапно он стал сверхвосприимчивым ко всем этом звукам, и ему захотелось стать частью их, чтобы они поселились в его уютном и теплом доме.
Но даже будь он парией, преступником, прокаженным, он не мог бы быть более одиноким. Он утешался собственной теорией культуры, по которым отдельным людям наподобие его дозволено созревать без привязанностей, без надежды, без любви, в которой он так отчаянно нуждался.
На перекрестке полукварталом дальше из теней появилась девушка. Ее высокие каблучки ритмично зацокали по тротуару, потом по мостовой, когда она переходила улицу, затем снова по тротуару...
Он бросился напрямик через лужайку возле дома и, свернув за правый угол, оказался неподалеку от нее, прежде чем успел понять, что же делает, что намеревается сделать, на что толкает его этот мгновенный импульс.
Изнасилование!
Мир расцвел у него в голове подобно тепличному бутону с кроваво-красными лепестками, разросся до чудовищных размеров и увял, почернев по краям, хотя он продолжал бежать, наклонив голову и сунув руки в карманы пальто, в том направлении, в котором ушла она.
Сможет ли он это сделать? Сможет ли он после этого жить? Он знал, что она молоденькая и привлекательная, желанная.
Именно такой она должна быть. Он мог бы повалить ее на траву, она могла бы не закричать, а оказаться уступчивой и послушной. Да, такая она и есть!
Он рванулся к месту, где они должны были встретиться, бросился на влажную бурую землю под прикрытием кустов, поджидая ее. Вдали он услышал постукивание ее каблучков по тротуару, показывавшее, что он успел обогнать девушку.
И тут, несмотря на пожирающее желание, он увидел совсем другое: скрюченное полуобнаженное тело на мостовой, толпу мужчин, избивающих насильника и мамочку с мертвенно-бледным лицом, исказившимся от ужаса... Он поплотнее зажмурился и прижался щекой к земле. Это было точно прикосновение ко всеобщей матери, утешающей его.
Он был ребенком, ищущим ласки, и нужда его велика. Мать всего сущего пригреет его, ободрит, приголубит со свойственной ей глубокой нежностью. Так он и лежал, пока шаги девушки не отошли подальше в прошлое.
Жар схлынул, но только когда надвинулся тот самый последний день, он окончательно пришел в себя и начал отдавать отчет об окружающем.
Он избежал этой гнусности, возможно, ценою собственной души.
* * *
Настал наконец-то день, когда все должно было случиться.
В его голове еще несколько раз появлялись видения, столь впечатляющие, столь тревожащие, что это подтвердило его представление о приближающемся событии.
Все произойдет сегодня. Сегодня мир погибнет и сгорит.
В одном из видений огромные железобетонные здания вспыхивали подобно кучке магния и рассыпались, как бумажные. Солнце казалось блеклым, словно выбитый у кого-то глаз. Тротуары текли, как масло. Обуглившиеся, тлеющие фигуры валялись в канавах и на крышах.
Это было ужасно. Это было сегодня.
Он знал, что настало время.
И тут его осенила мысль насчет денег.
Он забрал все до последнего пенни из дома, снял все до последнего пенни со счета. Лицо вице-президента банка приобрело странное выражение, и он спросил, все ли в порядке. Артур ответил в соответствующем тоне, и вице-президент почувствовал себя несчастным.
Весь тот день в конторе - конечно же, он вышел на работу, поскольку не мог представить другого способа убить время в самый последний из всех дней - он держался на пределе, постоянно отворачивался от стола и бросал взгляд в окно, ожидая кроваво-красного зарева, окрасившего небо. Но его не последовало.
Около полудня, сразу после перерыва на кофе, он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Он поспешил в мужской туалет и заперся в одной из кабинок, уселся на стульчак унитаза и обхватил руками голову.
И пришло видение, другое видение, но смутно связанное со зрелищами уничтожения. Он словно в обрывке фильма, пущенного в обратную сторону - видел себя входящим в бар. Снаружи вспыхивала неоновая вывеска, повторяясь в витрине из темного стекла: "НОЧНАЯ СОВА". Он видел на себе голубую рубашку и знал, что в кармане деньги.
И в том баре была женщина.
В слабом свете помещения ее волосы казались тускло-коричневыми. Она сидела на табурете у стойки, грациозно скрестив длинные ноги, приоткрыв кружевную оборку комбинации. Ее лицо было видно в странном ракурсе, полуповернутое к скрытому источнику света над зеркалом бара. Он видел ее темные глаза и грубую косметику, которая никак не подходила к резким, малоподвижным чертам лица. Лицо казалось грубоватым, но губы были полными, не запавшими. Она глядела в никуда.