— Написал бы ты «Корабль дураков», — сказал я. — Смотри, как тут необычно.
Егорыч заворожённо рассматривал знаменитое творенье голландца.
В конце XV века профессор римского права Базельского университета Себастиан Брант напечатал стихотворные сатиры под общим названием «Корабль дураков». В них он осудил все известные виды «глупости», попросту говоря пороки, а шумную ватагу «дураков» погрузил на корабль и отправил в страну Глупландию.
Босх использовал этот сюжет, но обобщил по-своему. Его утлый ковчег без руля и ветрил плывёт по житейскому морю. Компания дураков предаётся плотским утехам, горланит, пьёт, произносит бессмысленные речи. Давно уже мачта проросла кроной, и там поселился череп. Давно потеряно направленье и смысл круиза. Да, пожалуй, корабль уж никуда и не плывёт. Он застыл на месте среди дёготно-чёрных недвижных вод, а сознание дураков навечно застыло в кругу их пороков.
— Это что ж такое! — восклицал Егорыч. — Никогда не видал!
— Вот и попробуй, — подначивал я. — А то всё «Мишки в лесу». Надо осваивать мировой багаж.
— Это что, заказ? — сурово спросил Егорыч.
— Можно и так, — сказал я, не желая отступать от замысла.
— Размер? — спросил Егорыч.
Я заглянул в комментарий:
— «Масло на дереве. 32×36 см. Париж, Лувр».
— Дерева нет, — отрезал Егорыч, — могу на картоне.
— Давай!
Мы, как говорится, ударили по рукам.
Но чаще всего мы скрывались в осенних чащобах Барского сада.
— Ты слышал про Хозяйку Медной горы? — спросила она.
— Конечно, это Бажов.
— А я Хозяйка Барского сада! — Она счастливо рассмеялась. — Сюда боятся ходить, особенно по ночам. А я хожу, и всё здесь мне мило.
— Как ты говоришь иногда…
— Как?
— Старомодно. И это мне слышать приятно.
— У бабушки научилась.
— И эти буквы в письме, тоже от бабушки?
— Может быть.
— Кто же она была?
— Долгая жизнь. Скоро её годовщина. Надо в церковь идти.
— В церковь? Зачем?
— Заказать, чтобы помянули. Я знаю, бабушке будет приятно.
— Да где же здесь церковь? Разве тут церковь есть?
— Не здесь. Надо идти. Посмотри, посмотри…
Мы сидели на павшей вишне в кустах против часовни. Около неё возник большой человек. Я сразу узнал учителя астрономии Розанова. Что-то бормоча, он стал расхаживать вокруг часовни, махать руками, вздымать их к небу и закрывать лицо. Это продолжалось довольно долго. Потом Розанов подошёл к часовне и нацарапал что-то на стенке. Он ещё бормотал и расхаживал, а потом ушёл, уже восклицая громко, по неразборчиво.
— Пойдём посмотрим, — сказал я.
— Не надо, — она остановила меня. — Он написал не для нас.
— Удивительно, — сказал я, — ты такая юная, угловатая, как подросток, но бываешь мудрой и взрослой.
— Да, — сказала она, — мне много лет.
— Всего шестнадцать!
— Мне кажется, я была всегда. И ты. Я знаю тебя так давно, что уж не помню, каким ты был раньше.
Я рассмеялся.
— Раньше — это когда?
Она задумалась.
— Когда никого, кроме нас, не было.
— Адам и Ева! — воскликнул я.
— Нет. Леста и Николай. Мы с тобой ближе.
— Это как?
— Смотри. Между А и Е, Адамом и Евой четыре буквы, БВГД, а между нами всего одна, М.
— Но при чём здесь алфавит?
— Всё при чём, — сказала она серьёзно. — Но это же и соединяет. Адам и Ева дальше, чем мы, но в четыре раза крепче соединены. А мы разделены и соединены всего лишь одной буквой. Я знаю, что она означает.
— Что же?
— МИГ. В любое мгновенье кто-то из нас может исчезнуть и в любое мгновенье может появиться опять.
— Ах ты мой милый схоласт! — воскликнул я. — Тебе ли учиться в девятом классе?
— У меня слабая голова, — сказала она, — я ничего не помню. Но надо учиться. Ведь учатся все.
— Рассудительно, — согласился я.
Она задумалась. Сорвала пучок травинок, зажала в одной руке.
— Нет, я не помню, каким ты был раньше. — Она повернулась ко мне и посмотрела ясным серо-синим взглядом. — Пожалуй, ты носил бархатную шляпу… А жабо?
Я рассмеялся.
— Всегда мечтал о жабо.
— Ты не понимаешь, — произнесла она строго. — Я не шучу. Тебе снятся сны?
— Тебе же приснился мой сон. Значит, снятся.
— Я буду слать тебе сны, — сказала она со значением.
— Буду обязан.
— У тебя есть красный берет?