— У меня плохое предчувствие, — мрачно сказал Камсков.
Случился у меня разговор и с двумя подругами, Гончаровой и Феодориди.
В школе бурлил и веселился субботник. На долю 9-го «А» досталась уборка класса, учительской третьего этажа и зоологического кабинета. Девочки, повязавшись платками, споро вытирали пыль, мыли полы. Мальчики носили воду, задирали девчонок и время от времени исчезали в общеизвестных местах, откуда явственно тянуло дымом. Проханов никогда не работал. За него трудилась компания, Струк, Орлов и Куранов. Флегматичный Проха сидел на подоконнике и ковырял то в носу, то в ухе. Кажется, его ничто не интересовало. Однажды лишь вспыхнула искра любопытства, когда я читал иронические строки Тургенева о двадцатилетних российских генералах, убивающих время на европейском курорте. Проханов даже задал вопрос: «В двадцать лет генерал? Враньё». Пришлось объяснять, что продвижение к чинам в старые времена отличалось от нынешнего. С рождения дети сановитых дворян записывались в гвардию, иные годам к шестнадцати достигали штабс-капитана, а то и майора. Бывали и малолетние полковники. Это поразило Проханова совершенно. Я видел, как он тайком листал на уроке библиотечную книгу «Герои Отечественной войны 1812 года». Время от времени Проханов являлся то с подбитым глазом, то с шишкой на лбу. Я знал, что он верховодит группой подростков в барачном квартале. Им противостоит банда какого-то Лисагора. Время от времени возникают драки, доходящие до поножовщины. В этих драках Проха неистов. В школе, однако, тих, незаметен. И будто бы из-за матери, которую бьёт отец и все благие надежды которой связаны только с сыном. Отца Проханов грозится убить. В школе делают вид, что ничего об этом не знают. Приводов в милицию у Проханова пока нет. Но на третий год в девятом его не оставят, уж как-нибудь выпихнут из благополучных стен. Проханов не был учеником, он только числился. Судьба его в этом смысле педсовет не интересовала. «Отпетый» — как-то выразился про него директор.
Его дружки тянулись к этой же тропке. В особенности исполнительный «молотобоец» Куранов и вечно озлобленный Струк. Может быть, только Орлов отличался в сторону сентимента. Он вечно влюблялся. Прошлогодней страстью была Феодориди, и на руке его выше локтя появилось фиолетовое сердце, пронзённое стрелой с именем «Стана». В этом году он влюбился в Круглову и собирался украсить её именем другую руку. Орлову мешали уши. Ко всему можно привыкнуть, но такие уши переводят человека в разряд посмешища, особенно для прекрасного пола. Орлов это знал, и способ его ухаживаний был шутовской. Он задирал, кривлялся, мог толкнуть, ущипнуть до синяков. Девочки не любили Орлова.
Окружение Маслова стояло по развитию выше. Но было что-то тайно несимпатичное в их отношениях. В сущности, Прудков, Валет и Петренко так и оставались тройкой адъютантов, сменявших друг друга на этом посту. Только однажды я видел маленький бунт. Валет и Петренко, чем-то задетые, пару дней сторонились своего генерала. Надо отдать должное Маслову, он быстро уладил конфликт. Я видел сам, как он подошёл к Петренко, взял за плечо и говорил что-то мягко, ласково улыбаясь. Петренко расцвёл. Маленькая уступка со стороны командира — великое дело для рядового.
На субботнике Маслов трудился, как все. Даже вымыл полы в коридоре. Был разговорчив и весел, а мне подмигнул панибратски.
В зоологическом кабинете хозяйничали Гончарова и Феодориди. Я рассматривал скудные муляжи динозавров и пыльные чучела птиц.
— Арсеньевой снова нет, — как бы невзначай произнесла Гончарова.
— Да, да, — рассеянно согласился я. — Опять болеет?
— Мы ещё не были у неё, — ответила Стана.
Я бросил пробный камень:
— Странная всё-таки девочка. Не такая, как все.
Наташа и Стана молчали, продолжая протирать унылого медведя из папье-маше.
— Как она учится по другим предметам?
— По химии двойки, по физике тройки, по математике то и другое, — сказала Наташа.
— Неспособная?
— Ну да! — возразила Стана. — Просто не хочет.
— Лентяйка?
— Да вроде нет…
— Я вижу, не слишком знаете свою подругу.
— Какая подруга! — возразила Наташа. — Попробуй с ней подружи!
— А что такое?
— Нет, правда, Николай Николаевич, — вступила Феодориди. — Леська не подпускает. Сама по себе.
— А пробовали подружиться?
— Конечно!
— Я лично нет, — холодно возразила Наташа. — Я с троечницами не дружу.
— Разве отметка имеет значение?