И вот такая накладка. Неужто после немыслимой удачи придётся отступить? А смогу ли я повторить свой наезд, неизвестно. Проклятая форма тринадцать! Знал ли о ней приятель? В силах ли он достать и эту бумагу? Он и сейчас рискует, сотворив из меня подставное лицо, хватит ли у него отваги всё довершить?
Но с капитаном Васиным в любом случае стоит поговорить. Даже если уеду в Москву, мне нужно иметь твёрдое представление о документах.
Дождь, нескончаемый дождь. Пахнет деревом. Едва светит лампа. Сентябрь. Купина Неопалимая. Ах, боже мой, я помню, я всё это помню. Так явственно предстают передо мной картины. И что-то больно вспыхивает перед глазами. Да, да, красный сентябрьский свет, горенье куста, горенье её улыбки…
Я заворочался. Нет, невозможно лежать. Я сел, поднял сумку, раскрыл и нащупал рукой. И вот он передо мной, красный берет, старая шапочка из мягкого бархата, рыжеющего местами, протёртая кое-где до явственной сетки. Я зарыл в красный бархат лицо и снова в который раз ощутил тот давний, неуходящий запах, от которого сжимается сердце и мучительные воспоминания набегают из прошлого, тесня, окружая со всех сторон…
Когда в окошке забрезжил неверный свет, я покинул баньку и вышел в тот же мокрый промозглый сентябрь. Но листва хорошо держалась. Ещё зелёная, отмытая бесконечным дождём, она обильно украшала пристанционные кущи.
Я посмотрел на часы, половина восьмого. Интересно, когда появляется капитан? Судя по всему, тут спокойная захолустная жизнь, и вряд ли начальство поднимается рано. Я огляделся. Кажется, и знакомо, но всё же признать нелегко. Ещё бы, минуло лет полтора десятка. Вокзал, правда, чем-то напоминает прежний, но всё вокруг изменилось. Вернее сказать, исчезло. Тут вот, чуть ли не от путей, начиналась улица, называлась, конечно, Вокзальной. Теперь лишь бесформенные кучи щебня, песка и глины. Справа от станционного павильона высилось нелепое сооружение, напоминавшее большой сарай, но имевшее вывеску «Дом культуры». Теперь на этом месте аккуратный беленький домик, судя по всему, казарма охраны. За водокачкой на обратной стороне простиралось лоно довольно широкой реки, теперь за разросшимися купами и его совершенно не видно. И, наконец, отсутствует главная примета былого пейзажа, десять огромных крейсерских труб теплостанции. От этого местность сразу потеряла индустриальное величие, не говоря уж о том, что дымное полотно всегда закрывало полнеба. Теперь же, лишённое мощных подпор, оно смотрелось вялым и как бы беспомощным.
Платформа была пустынна. Где же патруль? И, честно говоря, я не мог сообразить, как найти ту комнату, в которой ночью со мной говорил лейтенант.
Я обошёл вокзал. Да, прежний напоминает, но безусловно состарился и позабыл те радостные дни, когда от его свежих стен трогался на Москву первый состав с масляно-чёрным, украшенным красными лентами новеньким локомотивом.
У бесцельно торчащего, лишённого проводов столба стояла понурая лошадёнка. Старик в брезентовом сером плаще пристраивал на телегу поклажу. Я подошёл.
— Не подскажете, где мне найти капитана Васина?
— Доброго здравия, — ответил старик, мельком взглянув на меня. Ответа он мне не дал, а продолжал ворочать тяжёлый мешок.
— Может, в казарме? — спросил я неуверенно.
Старик бросил на меня ещё один взгляд и произнёс будничным голосом:
— Ты, что ль, Николай Николаич?
Я оторопел. Старика я не помнил и тем более никак не ожидал встретить в этих местах знакомца.
— Не узнаёшь? — спросил тот. — А я вот тебя признал, хотя повзрослел ты изрядно. Что приехал?
Я медлил, пытаясь напрячь свою память.
— Чего уж там, «Корабль дураков», — произнёс старик.
— Егорыч! — воскликнул я.
— Егорыч, Егорыч, — подтвердил тот.
— Как же ты здесь? — спросил я с волненьем.
— Всё так.
— Вернулся?
— Не уезжал.
— Но как же, как? — всё спрашивал я.
Егорыч вскинул голову к небу.
— И льёт, и льёт. Ужель без зонта приехал? Смотри-ка, весь мокрый. Давай под навес перекинемся. Мне ещё Фильку ждать. Картошки, видишь, добыл, а Филька должен горох поставить.
Мы отошли под козырёк задних дверей вокзала.
— Чего здесь забыл? — спросил Егорыч.
Я смотрел на него, и знакомые черты медленно, словно на фотографии, брошенной в ванну, проявлялись на сморщенном тёмном лице. Да, это был Егорыч, тот самый Егорыч, который когда-то по настойчивой моей просьбе сделал копию с картины «Корабль дураков».