Со стула вскочила вечно восторженная Розалия Марковна. Я сразу понял, что её присутствие в кабинете не случайно.
— Проходите, Николай Николаевич, присаживайтесь. — Наполеон расхаживал но кабинету, выпятив живот и заложив руки за спину. Иногда он невзначай оглядывал свой новый костюм и убирал с рукавов соринки.
— Как обстановка в классе, Николай Николаевич?
— Николай Николаевича все так любят! — заверещала Розалия Марковна. — Ребята довольны!
— Это хорошо, хорошо, — произнёс Наполеон.
— Учимся, всё нормально, — ответил я.
— Какую проходим тему?
— Сейчас у нас Чернышевский, «Что делать?».
— Помню, помню, — Наполеон удовлетворённо погладил себя по животу. — Сны Веры Павловны, Рахметов. Я сам хотел спать на гвоздях… Ну и как, понимают ребята?
— Понимают.
— Тютчева, говорят, читаете?
— Тютчев не основной, но хороший поэт, — вставила Розалия Марковна.
— Мы не против поэтов, — сказал Наполеон, — если это не мешает программе… Николай Николаевич, мы тут хотели посоветоваться с вами…
Я напряжённо слушал.
— Как у вас эта ученица, э… — он обернулся к Розалии Марковне.
— Арсеньева, — подсказала та.
Будь славен, Котик. Ты меня предупредил. В ином случае я мог растеряться.
— Арсеньева? — я принял безмятежный вид. — Учится. В общем неплохо.
— Какие отметки?
— «Хорошо» в основном.
— А поведение?
— Тихая девочка. Незаметная.
— М-да. — Наполеон вновь принялся расхаживать по кабинету, — А вы знаете, что она ходит в церковь?
— В церковь? — безмятежность сменилась недоумением.
— Да, именно в церковь.
— Но где же тут церковь? Разве в городе есть?
— В деревне. Пять километров.
— Я и не знал. Зачем она ходит в церковь?
Наполеон высокомерно пожал плечами.
— В церковь ходят с разными целями. Я сам ходил.
— Ну, вы-то понятно. Вы изучали!
— Да нет, просто так. Интересно было.
Завуч нахмурил брови.
— Вы полагаете, можно тащиться за пять километров по грязной дороге потому лишь, что интересно?
— И в темноте! — воскликнула Розалия.
— Арсеньева верующая? — спросил я осторожно.
— Вот мы и хотели посоветоваться. — Завуч сунул ладонь в карман нового пиджака. — Вы ничего не замечали?
— В каком смысле?
— Из её интересов. Ну, может на уроке читала…
— Библию? — поинтересовался я.
— Необязательно Библию. Бывают книжечки. Картинки. Календари разные, инвалиды в поездах продают.
— Не замечал, — сказал я.
— В доме у неё, между прочим, висит икона.
— В доме я не бывал.
— Другие бывали. Вы, Николай Николаевич, педагог молодой, любопытный, могли бы проявить интерес к ученикам. Тем более что некоторые уже удостоились вашего внимания.
— Я знаю, Камсков.
— Но остальные в тени. Арсеньева, например, болела. Её посещали. Мы, кстати, выражали на педсовете мнение, что должен кто-то из педагогов… И кажется, выдвигали вас… А? Розалия Марковна?
— Мнение педсовета мне незнакомо, — ответил я. — С ребятами говорил. Интересовался здоровьем Арсеньевой. Но они сказали, что ходить к ней не стоит. Девочка замкнутая, с неровным характером. Со странностями вообще.
— Это мы знаем, — сказал Наполеон.
— Николай Николаевич, — вступила Розалия, — с Арсеньевой мы ещё в прошлом году намучились. Меня вовсе не удивило, что она замечена в церкви. Пусть странности, пусть характер. Но нам-то не легче!
— Вы знаете, скоро комиссия, — сказал Наполеон. — Не хватает ещё, чтобы нас обвинили в потакании мракобесью!
— Станет ли комиссия интересоваться какой-то Арсеньевой? — спросил я.
— Кто знает, — сказал Наполеон. — Короче говоря, Николай Николаевич, надо провести работу. Мы остановили выбор на вас. В прошлом году сами пробовали. И на педсовете, и так. Она повернулась и ушла.
— Хотели исключить! — воскликнула Розалия.
— Но родители далеко, ученица на нашей ответственности, — недовольно сказал Наполеон.
— Так, может, перевести её в другую школу? — нашёлся я.
— Исключено! — отрезал Наполеон. — Районный отдел не позволит, и школа не возьмёт. Какие мотивы? Воспитывали, воспитывали, а теперь избавляемся? Нет, будем воспитывать до конца.
— Но что я могу сделать?
— Почему выбрали вас? — сказал Наполеон. — У вас с ними общий язык.