— В какой журнал? — живо спросила Феодорпдп.
— В столичный.
— Нет, ну в какой? — допытывалась та.
— Друзья, — вступил я, — радиогазета — дело хорошее. Разнообразных форм очень много. Достаточно послушать наши программы. Дело сейчас не в том, чтобы обсуждать материалы, а в том, чтобы участвовать в редакционной коллегии. Нужно предложить кого-то из класса.
— Маслов уже вошёл, — сказала Круглова.
Везде поспел, мелькнуло у меня в голове.
— Да, — сказал Маслов, — я заместитель редактора. Готовится первый номер. К приезду комиссии он должен выйти в эфир.
— Почему непременно к приезду комиссии? — спросил я.
— Такая поставлена задача, — ответил Маслов.
— Ребята, надо работать без оглядки на всякие комиссии, — сказал я.
— Как же, как же! — бросил Камсков.
Маслов сделал вид, что не слышал.
— Первый номер будет ударным, — сказал он, — мы должны дать от класса хороший материал. Всем нужно подумать!
Я скользнул взглядом по этим «всем». Проханов на задней парте, почти не скрывая, играл в карты с Курановым. Струк мастерил из спичек огненную шутиху. Орлов спал, положив голову на руки, торчали его вызывающе-красные уши. Сестрички Орловские, толкаясь лицами, судорожно переписывали из какой-то тетради. Толстушка Иванова, сестра солдатика-конвоира, подрёмывала с тихой улыбкой на добродушном лице. Коврайский глядел в потолок. Фридман читала. Валет и Петренко обсуждали своё. Кто же реально присутствовал на классном часе, кто говорил и спорил? Всё те же Гончарова с Феодориди, Маслов, Камсков, ну и Круглова в какой-то мере. При этом невидимые, по ощутимые нити стягивались туда, где в отрешённой позе, погрузившись в свой мир, сидела она.
— Какие есть предложения? — спросил Маслов.
Класс молчал. «Шесть пик», — отчётливо донеслось с задней парты. Кто-то кашлянул, кто-то сморкнулся.
— Николай Николаевич, может, у вас? — спросил Маслов.
— Но я же не ученик, Толя. Свой материал я пошлю в «Учительскую газету».
— Но вы могли бы нам подсказать.
— Нужно подумать.
Гончарова внезапно встала и сказала холодным тоном:
— Можно на тему антирелигиозной пропаганды.
— От нашего класса? — ядовито спросил Камсков.
— А почему бы и нет? — Гончарова села. — Если есть факты.
Воцарилось неловкое молчанье. Пришлось брать бразды правления в свои руки.
— Антирелигиозная тема обширна, сложна, порой запутанна, — сказал я, — стоит ли утяжелять первый номер радиогазеты? Он должен быть бойким, живым.
— Но и серьёзным, — заявил Маслов.
— Я понимаю, о чём идёт речь, — сказал я и в упор посмотрел на Маслова. — Мы этот вопрос обсуждали и пришли к выводу, что спешить не стоит. Тем более что далеко не всё ясно.
— Но классу хотелось бы знать, — настаивал Маслов.
— Не только классу, — резко ответил я, — и не ему в первую очередь. Ты, Маслов, прекрасно знаешь, кто первым поставил вопрос. Первым он и должен получить ответ.
— Да, но… — Маслов смешался.
— А мы не имеем права? — спросила Гончарова.
— Права на что?
— Знать, почему наша одноклассница ходит в церковь?
— А кто же, Наташа, лишает вас этого права? — ответил я. — Поинтересуйтесь. Возможно, получите ответ.
— Да и какое твоё дело? — взорвался Камсков. — Ходит не ходит! Кто ходит? Я, например, хожу! Этим летом в Москве на каникулах я был в двух церквах! Тебе интересно узнать, зачем?
— Неинтересно, Камсков! — лицо Гончаровой вспыхнуло. — Одно дело в Москве, другое здесь. Почему ты её защищаешь?
— Кого? — Камсков приподнялся над партой. — Имён тут не называли!
— Я знаю, почему ты её защищаешь! Все знают!
— Точно так же все знают, почему ты на неё нападаешь! — Камсков грохнул крышкой и сел на место.
Гончарова поджала губы. Лицо её стало злым и некрасивым.
— Хорошенький классный час, — сказал я, — успокойтесь, ребята…
Только потом мне открылся тайный смысл выпада Камскова. С момента появления Арсеньевой в классе, ещё в прошлом году… именно Маслов обратил на неё своё покровительственное внимание. Он привык нравится и не привык, чтоб его отвергали. Тут не удалось дотянуть даже до роли «отверженного». Маслов был попросту не замечен. Упрямый вожак, победитель по сути натуры, снести этого он не смог. Арсеньева стала мишенью его неприязни, хотя секрет неприязни был ясен многим, в том числе Гончаровой. Самолюбивая девочка, в свою очередь, не могла понять, почему Маслов предпочёл ей Арсеньеву. Несправедливость! И эту «несправедливость» она компенсировала, нет, не враждебностью к Маслову, чего следовало ожидать, а тем же неприятием Лесты.