— Я не называл её старой крысой.
— Ну что вы, голубчик. Розалия Марковна член партии, обманывать не станет. Так и сказала: «Старая крыса».
— Зачем мне её называть?
— А бог тебя знает. Вон ты какой сердитый. Репродуктор разбил.
— Кто ещё слышал?
— Вы что, на суде? Вам свидетелей надо? Знаете сами, Павел Андреевич глуховат, Анна Григорьевна химию проверяла. А Розенталь с Сахарновой, те и вовсе только вошли.
— Значит, никто не слышал?
— Сама, сама слыхала! — Директор повысил голос. — Член партии, понимаешь! Член партии будет врать?
— При чём здесь член партии?
— А при том… В общем так, дорогуша, давай извиняться.
— Не в чем мне извиняться, Фадей Поликапович. А за репродуктор я могу заплатить.
Он долго молчал, постукивая карандашом.
— Играешь с огнём, Николай Николаич. Мой тебе совет, извинись.
— Да не было «старой крысы», Фадей Поликанович! В чём же мне извиняться?
— Не было, было. Голову мне морочат… На тебя уже много жалоб.
— Можно узнать, какие?
— Это педсовет тебе скажет. Дождёшься, смотри. Приедет комиссия, устроит вам пампердон. Распустились! Вон ученики вас с Давыдовым в «метро» засекают. Это дело учителям пропадать в пивной? Дома сиди. Потребляй, чтоб никто не видел. И это… нашёл кого защищать. Ничего не знаешь, лезешь, куда не надо!
— Я никуда не лезу.
Он грохнул рукой по столу, карандаш разлетелся в куски.
— Будешь, говори, извиняться?
— Нет!
Лицо его побагровело, на лбу вспухла синяя жилка. Он тяжело дышал.
— Зинок!
Испуганное лицо секретарши.
— Водички дай…
— Да вот она, Фадей Поликанович, в графине.
— Налей.
Стуча зубами о край, выпил стакан воды. Слабеющим голосом:
— Ступай… и подумай. Мой тебе совет… Ступай, ступай.
Дальше всё покатилось, как снежный ком. Вечером ко мне вторгся хмельной Котик. Он был возбуждён и смущён одновременно.
— Старик, против тебя готовится акция.
— Догадываюсь, — сказал я.
— На кой чёрт ты обругал эту идиотку?
— Ей просто послышалось.
— Ну да!
Накануне я полюбопытствовал у Розенталя: неужели из моего бурчанья могли сложиться зловещие слова «старая крыса»? Помявшись, Розенталь ответил: «Что-то в том роде и было, но, милый друг, не волнуйтесь, я ничего не слышал. Так им уже и сказал. Лия Аркадьевна тоже не разобрала. За остальных не ручаюсь».
— Розка рыдает. Талдычит, в жизни никто не наносил ей такой обиды.
— Всё это недоразуменье.
— Если бы! Да плюнь ты, в конце концов. Извинись!
— С какой стати?
— Ты же знаешь, старик, дело не только в «крысе». Рагулькин не любит таких, как мы. Розалия к литературе ревнует. Об остальном я не говорю. А репродуктор? Они тебе чуть ли не хулиганство шьют.
— За репродуктор я заплачу.
— Нет, ты не понял… Вермута хочешь? У меня полбутылки.
— Спасибо. Так в чём, собственно, акция?
— Разбирать тебя будут. На педсовете.
— Что разбирать?
— Ты не знаешь Рагулькина? Они с Розалией вот так. — Котик сцепил два пальца крючком.
— Что им от меня нужно?
— А самое главное, — сказал Котик, — выступать заставляют.
— Не тебя ли?
— Ну и меня. А ты что думал? — Котик хлебнул из бутылки.
— Так выступай.
— За кого ты меня принимаешь? — Котик надулся. — Они же не хвалить, осуждать тебя заставляют.
— За что, например?
— Да хоть за что. Главное, поддержать Рагулькнна. Он сообщение будет делать.
— М-да… — пробормотал я. — Положим, ты выступишь и осудишь. А кто ещё?
— Да хоть кто! Против Рагулькина не пойдут.
— И Розенталь?
— Розенталь заболеет, можешь не сомневаться.
— И Розанов?
— А Розанова уже послали в область за приборами для астрономического кабинета.
— Ловко. Крепко поставлено дело.
— И что тебе Розанов? Нашёл защитника. Медведь косолапый.
— Что же, так и будут все осуждать? А Лилечка?
— Он, рассмешил! — Котик картинно схватился за живот. — Лилечка осуждать не будет. Она будет красить губки и смотреть на часы.
— А ты, значит, будешь?
Котик посерьёзнел.
— Старик, я поставлен в безвыходное положенье. Конечно, о каких-то обвинениях речь не идёт. Но мне придётся отвечать на вопросы. Ходили с тобой в «метро»? Ходили. Дули пивко? Конечно. Тут не отговоришься. Глядишь, меня с тобой вместе попрут.
— За пиво?
— Да кто их знает, что ещё сочинят.
— Значит, будешь отвечать на вопросы?
— А ты как думал?
— А как ты ответишь на вопрос о моих отношеньях с ученицей девятого класса Арсеньевой? — спросил я в упор.