Так что прощай пока, Николаич, может, и свидеться даст судьба. Картинки я всё продолжаю изображать, тем и живу, тем счастлив и благодарен тебе, что навёл ты меня на хороших художников, которых воздействие чувствую в самом сердце. Тебе пожелаю хорошей жизни и чтоб не забывал, как оно было.
Я попрощался с Серёжей и пошёл к Провалу. В последний раз. Дальше проволоки и первых щитов я проникнуть, конечно, не мог. Но и отсюда пустынная плоская зона казалась угрюмой, опасной. Последние замеры, последние цифры в журнал. Приятель будет доволен, я выполнил порученье. Прочее оставалось неясным. Да и наивно было бы полагать, что мне откроется тайна. Учёные бились, умные люди ломали головы. А то, что я получил плотный синий конверт, ничуть не загадочней, чем открытка от погибшего инженера или омоложение смертного больного светила науки. Я слышал о разных чудесах, порождаемых аномалией радиации, а тут ещё искажение гравитационных сил. Самыми странными оказались, конечно, местные сны. В реальности не уступали яви. Наутро болели руки, когда их выкручивали во сне. Слово в слово помнились несуществующие воспоминания, а самое главное, именно явь представала иной раз столь призрачной, что впору было себя ущипнуть.
Это всё ты сотворил, Провал. Куда ведут твои недра? Что затаилось в них? Может, прячется там микрокосм, подобие чёрной дыры, обнаруженной астрономом? И оттуда выходят на этот свет призраки и фантомы, смущая, мучая нас…
Я вынул конверт и в который раз прочитал листок из линованной школьной тетради. «…Сердце замирало от страха, вдруг не появитесь, исчезнете навсегда. Но Бог миловал и не спрятал вас от меня. Какое ещё нужно счастье, если в день своего рожденья, в день Купины, вы открыли дверь класса, поздоровались и посмотрели мне прямо в глаза…»
Да, завтра семнадцатое сентября. День Купины Неопалимой. Наш день рождения. Вот странно, её нет так давно, а я ещё жив. Выполняю обряды жизни. Хожу на работу, возвращаюсь в семью. Представьте, и семья имеется у меня. Читаю газеты, посещаю собрания и даже иногда летаю во сне. До сих пор. И сюда прилетел. В том же сне, не иначе. Чьи это там стихи: «Купина Неопалимая, середина сентября, ты ещё глядишь, любимая, сквозь листву календаря…»
Я пошёл вдоль проволоки. Одно время по ней собирались пустить ток. Средство от иностранных шпионов. Но шпионы не появлялись, не поймали, во всяком случае, ни одного. Хотя приятель показывал мне статью из западного журнала. Там, не стесняясь нашей секретности, сообщили своим согражданам больше, чем знали у нас посвящённые лица. Статья называлась «Загадка Бобров».
Кажется, вот здесь проходила дорога. Здесь остановил меня солдатик, брат Ивановой. Маленький, румянолицый. Он просил закурить. Эх, Иванов, Иванов. Тебе бы остановить мою Лесту, Лесеньку, Лесю мою. Ты ведь стоял на посту в тот вечер. А может, вы давно сговорились? Она шмыгала мимо тебя, открыв ту же тайну, какую поведал и я? Что сидит в одном классе с любимой твоей сестрой? И он встречал тебя улыбкой на румяном лице. Проходи, проходи, только быстро. Могут нагрянуть. Они любят в такое время. Как там Тонька моя? Не обижают? Беги, только быстро. А потом поднялась земля, и вышел из неё огненный столб. Прощай и ты, Иванов.
А тот праздничный вечер и танцы? Я помню, я всё это помню. Танцевала разгорячённая красивая Гончарова. Танцевал сдержанный Маслов. А Серёжа говорил с Коврайским. «Мишка, Мишка, где твоя улыбка…» А потом она. «Почему ты так долго?.. Мы с тобой не такие, не такие, как все… Давай убежим!» И это, произнесённое отрешённым голосом: «Вы боитесь даже первого снега…» Она пошатывается, прислоняется к стенке, я кидаюсь к ней. «Леста. Леста! Прости меня, девочка дорогая… С тобой, с тобой…» Господи, почему моё сердце не разорвётся?..