— Бросай сейчас, — опять подскочил ко мне Колька.
— Не, скоро Иван Павлович придеть.
— Бросай, пока его нетути!
— Не, на перемене.
Вообще-то Колька был прав: лучше было устроить взрыв сейчас, пока Иван Павлович еще не появился. Но не стоит рисковать, вдруг вот-вот войдет. Подожду до второй перемены, когда он, прихватив сверток с обедом, уйдет перекусить в хату к уборщице, что живет рядом со школой. Вот тогда и можно выполнить уговор.
На первом уроке — арифметике — я ничего не соображал и ничего не слышал, Иван Павлович что-то объяснял, кого-то спрашивал. Кажется, Вовку Комарова. Да, точно. Вовка отвечает без запинки, четко, и Иван Павлович говорит ему: «Садись, молодец: пять».
Может, это последняя Вовкина пятерка. Может, мой патрон действительно оборвет его жизнь…
Меня охватывает мелкая дрожь. Я касаюсь лба тыльной стороной ладони, и она оказывается мокрой от холодного пота.
Неблагодарно отвечать на добро Ивана Павловича злом.
Преступно убивать одноклассника.
Подло садить в тюрьму сестру.
Может, лучше ходить в малодушных слабаках, чем совершить преступление? У кого спросить, с кем посоветоваться? С Пашкой? Но и он перед уроками спрашивал: «Когда бросишь патрон?» Я ответил: «На второй перемене». Но теперь не уверен, что сдержу слово. Скорей бы заканчивался урок. Я знаю, что сделаю, чтобы избавить себя от переживаний. Я придумал, я решил, и это решение будет твердым…
Едва Иван Павлович объявил первую перемену, я мигом выскочил на улицу, забежал за угол школы, достал ненавистный патрон и что есть силы бросил его в овраг, разделявший Болотное на левую и правую улицы.
Выкинул патрон, и враз отлегло от души. И уже не мучился на следующем уроке, не переживал. Все! Теперь хоть режь меня, хоть ешь меня — невозможно исполнить уговор, заключенный с Егором.
Наступила вторая перемена. Иван Павлович велел остаться в классе только дежурным, а остальных попросил одеться и выйти на улицу: пусть-де класс проветрится. Сам же направился в хату уборщицы — обедать.
Колька Зубков и Пашка, однако, выходить не торопились, хотя дежурные и подталкивали их в спину. Я тоже пока не спешил, делая вид, что ищу в сумке нечто такое, без чего на улицу выйти мне нельзя.
Наконец Кольку с Пашкой дежурные вытолкнули. А через несколько секунд вышел и я. Ребята поджидали меня в сенцах.
— Бросил? — кинулся ко мне Колька.
— А ты как думал? — невозмутимо ответил я.
Перехитрю их, решил, а коли не поверят моей хитрости — их дело, пусть не верят. Я буду твердить свое: бросил, бросил, бросил! Сомневаетесь — вон берите кочергу, открывайте плиту и ищите патрон. Может, как раз в это время он и рванет. Боязно? Опасно? Тогда верьте мне.
Прошло уже минуты две, Колька и Пашка томительно ожидали взрыва. Я читал в Колькиных глазах: «Ох, и расшумится Иван Павлович, узнав о взрыве! Конечно, в первую очередь подумает на меня. Будет выпытывать признание. А я только стану ухмыляться: „Честное слово, не виноват“».
— Точно бросил? — шепотом спросил Колька.
— Точно.
— А чего ж не рветь?
— Откуда я знаю?
— Можить, в поддувало патрон проскочил?
— Откуда я знаю?
— По-моему, Паш, он брешить, — заблестели у Кольки глаза.
— Иди проверь! — возмутился я.
— Что я — дурак?
— А чего ж говоришь: брешить?
— Потому что уже должно жахнуть. Признавайся: брешешь? — И Колька больно наступил своей ногой на мою.
Я ойкнул и оттолкнул Кольку.
— Гля, он еще толкается! По сопатке захотел?
Колька явно затевал драку. Я слабее его — он, как и Пашка, на год старше меня, мне с ним не сладить.
Колька зажал меня в углу сеней, не давая возможности ускользнуть.
Впрочем, я и не пытался. Если ударит, решил, я тоже ему врежу куда попало, а там, надеюсь, Пашка не даст в обиду: или разнимет нас, или поможет мне справиться с Колькой. Друг мне все-таки Пашка или не друг?
Пашка стоял сзади, выжидал.
Колька держал меня за рукава фуфайки.
— Егор сказал: если он не исполнить, что обещал, набей ему сопатку. Иди загляни в плитку.
— Сам загляни.
— Не пойдешь — получишь.
— Не пойду!..
Он целил мне в нос, Колька Зубков, отчаянный задира и драчун. В классе он чуть ли не верховодил, по крайней мере, лишь два или три человека могли побороть его. В драке он любил пускать «кровянку», всегда стремился разбить губы или нос. Но я успел чуть присесть и повернуть голову, и Колькин кулак угодил мне под правый глаз. Удар был резкий, неожиданный, я ойкнул от боли.
Пашка не двинулся с места.
Колька продолжал стоять передо мной, испуганно оглядываясь на дверь — не возвращается, ли Иван Павлович. Злость, обида и отчаяние овладели мной в эти секунды, и, не думая о последствиях, я собрал все силы и тоже ударил Зубкова в лицо. Теперь он ойкнул, зажав ладонью нос. С ужасом я увидел, что сквозь Колькины пальцы проступает кровь.
Наша стычка не осталась незамеченной. Нас полукругом обступили мальчишки. Заметив окровавленное Колькино лицо, переспрашивали друг друга: «Кто его так? За что?» Кольке советовали выйти на улицу и умыться снегом. Снег или холодная вода, говорили, быстро останавливают кровь.
Колька внял совету, и толпа мальчишек двинулась за ним. В том числе и Пашка.
Я остался в сенцах один. Нет, еще и Вовка Комаров не вышел, он не спеша приблизился ко мне, тихо сказал:
— Здорово ты ему припечатал!
— Он первый начал.
— Ну и правильно ты поступил: Зубков вечно божком себя чувствуить, а сдачи ему дать все боятся.
— После уроков теперь будить меня подкарауливать.
— А мы давай вместе домой пойдем, — предложил Вовка.
— Заступишься, что ль?
— Заступлюсь.
— На Пашку, видно, надежда плохая.
— Пашка — трус, а я, посмотришь, не испугаюсь.
— Лады.
До прихода Ивана Павловича Колька успел смыть следы крови. Однако Иван Павлович заметил припухший Колькин нос, спросил:
— Что случилось?
— Играли, ну и нечаянно…
— Надо осторожней.
Что Кольку кто-то ударил, Иван Павлович, поди, и предположить не мог, а потому легко поверил его словам.
У меня горело под глазом, я сидел, прикрывая ладонью больное место.
Третьим уроком было рисование. Иван Павлович нарисовал на доске красивую кружку (он здорово рисовал!), и мы должны были скопировать его рисунок. У кого были цветные карандаши (таких счастливчиков насчитывалось человек пять-шесть), тот рисовал кружку в цвете, а остальные срисовывали простыми карандашами. У меня был огрызок зеленого карандаша (Танька дала на урок рисования). Низко склонившись над тетрадкой, чтобы Иван Павлович не заметил мой синяк, пыхтел над кружкой.
На третьей перемене я засиделся за столом, и проходивший мимо Колька злорадно бросил:
— Что, боишься выходить?
— Ни капельки.
И в доказательство я вышел из-за стола. Пусть, думаю, хоть пальцем только тронет, я теперь смелый, могу и ответить, да Вовка Комаров обещал помочь.
Но Колька приставать ко мне не стал, возможно, решив проучить меня позже.
А после четвертого, последнего, урока, отпуская ребят домой, Иван Павлович показал пальцем на меня, Пашку и Кольку:
— Ты, ты и ты останьтесь.
«Карты», — обреченно догадался я.
Да, так оно и вышло. Иван Павлович посадил нас всех вместе за стол перед собой, вытащил из полевой сумки карты, которыми мы вчера резались в очко.
— Чьи? — спросил он и провел глазами по нашим лицам.
Ни звука с нашей стороны.
— Твои? — посмотрел на Кольку Иван Павлович.
Кольке деваться было некуда: не скажет же он, что карты сделал я или Пашка.