Откройся Страхи твои внутри Пусть выйдут Ворота за ними запри А соберутся Назад вернуться Беги Беги
- Сэм, ты не собираешься разговаривать. Ты, наверно, шокирован, да. Прости, что я смеюсь, но слушай, я кусала и других мужчин. Странно, но иногда выходила такая потеха, что я хохотала до упаду. Ты встревожен.
- Я встревожен.
- А мне, по-твоему, надо тревожиться.
- Не знаю.
- Я не чувствую себя больной, но, наверно, больна.
Шаги на лестничной площадке. Шарканье мимо двери. Герр Профессор с верхнего этажа. Утренний поход за кубиками льда. Как-то раз Сэмюэл С. столкнулся с ним в подъезде - он сообщил, что ставит опыты. Ищет лед, который бы никогда не таял. Вроде спички, которая горела бы вечно. Разбирается ли герр С. в науке. Hausfrau говорила, что он обучался в Гарварде. Герр Профессор объяснил, что кубики обычного льда служат в его опытах контрольными экземплярами. Понимает ли его герр С. Герр С. понял. Профессор удаляется, шаги все тише и тише, вверх, на чердак; он давно погрузился в старческое слабоумие, но до сих пор блестяще говорит по-древнегречески. Один или два раза они подробно обсуждали на этом языке что-то возвышенное, прямо на лестничной площадке. Hausfrau не могла понять ни единого слова и шипела: "Тише" - из-за своей двери.
- Я писала своему отцу письма из университета, раздевшись догола, и сообщала ему, в каком виде пишу. В голом виде. Не знаю, чувствую ли я себя абсолютно нормальной. А ты, Сэм.
- Не знаю.
- Чего ты так закутался. Боишься, что я тебе его откушу.
- Может, у меня нет желания выступать основным блюдом после твоих закусок.
- Ты рассуждаешь как ребенок, знаешь.
- Знаю.
- И ты доволен этим.
- Доволен.
- Я думаю, что ты к тому же и вуайер.
- Вполне может быть.
- Быть ребенком и извращенцем в твои годы не пристало. Не знаю, зачем это я трачу время на чтение тебе нотаций. А впрочем, если уж у наших отношений нет никакой перспективы, мы могли бы хоть дать друг другу совет.
- Яд.
- Обязательно. Ну и в каком смысле яд.
- Это то, что ты изрыгаешь на меня.
- Елки-палки. Давай сменим тему. Жаль, что я не знала, под каким углом ты смотришь на жизнь.
Сэмюэл С. тянется к своему бедру, чтобы смахнуть каплю крови. Ту же окровавленную костяшку пальца подносит к носу и утирает бусинки холодного пота. Застывает. Сфинкс, верховный псих, окаменевший любовник. Доверенное лицо выдумщиц: богатых белокурых графинь и обнаженных крошек, проводящих семинары. Распухший от гордости, к прискорбию, подкрепленной принципами. Разросшийся до августейшего неудачника мирового масштаба. Чтобы принять командование парадом ничтожеств: по Альпам, через Мюнхен, минуя Париж; отплыть на плоту из Бреста, высадиться на побережье в Нью-Джерси, чуть левее Стейтен Айленда и воздвигнуть на ближайшем болоте Пантеон Бесславия, заросший камышом. Часовню, куда могли бы стекаться друзья со всего мира, чтобы посидеть у его пьедестала и попросить прощения за их земные богатства и процветание.
- О чем ты все время думаешь, странный Сэм.
- Я представляю себя президентом банка с капиталом в миллиард долларов.
- А что, если бы я пришла за кредитом.
- Я дал бы тебе.
- Дал бы. Ой, чем все это кончится, Сэм.
- Чем-нибудь кончится.
- У меня в голове каша. Можешь дать мне какой-нибудь совет, а.
- Что ты хочешь услышать.
- Ну, например, что у меня не так.
- То, что я говорю, не имеет никакого значения.
Абигайль поднимается на ноги. Руки стиснуты в кулаки, вытянуты по швам. Шелковистые завитки темно-коричневых волос в низу живота - маленькая подушечка, на которую можно положить голову.
- Хрен ты хвастливый. И не вздумай кому-нибудь рассказывать то, что я тебе сказала.
- Ты считаешь, что об этом стоит рассказывать.
- Просто никогда и никому не говори, вот и все. Я знаю, что подобную чушь любят выслушивать психиатры. Они упиваются этим. У них грязные мысли.
- Ты так думаешь.
- Я так думаю.
- Минуту назад ты просила о помощи.
- Правильно. Но ты же не можешь мне ее оказать. Ты берешь, но ты не можешь давать. Я пугаю тебя, разве нет. Слушай, хочешь услышать новость. Ты тоже начинаешь пугать меня. Пускай я чокнутая, но ты, ты - чудовище. Ты ничего обо мне не знаешь. Вообще ничего. Пойми это. Ты понял.
- Понял.
- Хорошо, если понял. И ты считаешь, что между нами с отцом что-то было.
- Я ничего не говорил. Я понял. Я ничего о тебе не знаю.
- Правильно, не знаешь. А мы с отцом любим друг друга. Боже мой, Сэм, боже мой. У тебя есть что-нибудь выпить. Я очень прошу.
Сэмюэл С., в простыне, направляется в ванную. Перешагивает через четырех маленьких муравьев, обследующих кусочек Bratwurst, недожеванный шестнадцать не столь веселых дней назад, во время полоскания в ванне. Дружно навалившись, муравьи волокут его к себе - запасаются продовольствием на зиму. Я полез под умывальник, представляя, что, пока рука тянется в отверстие чугунного пьедестала, оттуда ужалит змея.
Абигайль протягивает руку за выпивкой, касается его руки. Подносит стакан к губам, выпивает залпом. Возвращает стакан за второй порцией виски. Сэмюэл С. берет бутылку за горлышко, льет. Она запрокидывает голову. Стакан пуст. Утренний свет искрится в ее слезах.
Сэмюэл С. сидит- штук сорок шишек на один большой живот. Абигайль, качнув грудью, подается вперед, чтобы поставить пустой стакан на стол. Густые темные брови приподняты, губы плотно сжаты, машинально накручивает на палец прядь волос. Сдвинув ноги, она встает с постели. Достает из переметной сумы свое нижнее белье. Встряхивает легким черным шелком. Оглядывается на Сэмюэла С.
- Не смотри, как я буду одеваться.
Воет сирена на соседней фабрике. Семь часов: странный, ароматно-удушливый запах просачивается сквозь закупоренные окна. Топки в котельной загружены, и дымовые трубы пробуждаются к жизни. Абигайль, в замшевых ботинках, стоит перед щербатым зеркалом и водит по волосам расческой. Поднимает свою сумку, перекидывает ремень через плечо - рядом с ней в луче солнечного света вскипает столб пыли, - застывает в дверном проеме.
- Прощай. Прости за увечье.
- Ты знаешь, что нужно сказать в трамвае.
- Знаю. Einmal zur Oper, bitte.
- Sehr gut.
- Хотелось бы, чтобы в наших отношениях было побольше солнечного света. Я пришлю тебе открытку. Знаешь. А, ладно. Прощай.
На кухне Сэмюэл С. сварил себе кофе. Оперся локтями на деревянную разделочную доску около плиты. Мечтает. Порубить бы тут лук и чеснок и нашпиговать ими конину для нежности. Именно так нашпиговал он своими принципами полное фиаско. Выпустил то, что особенно хочется удержать. Как всегда, опаздывает сказать: останься. Ее сердце просто бы с треском захлопнулось перед моим носом. А в былые времена имелись друзья: было кого навещать по субботам - отогреваться от холодного мира.
Вместо того Чтоб плясать одному Одетому В пояс из кобры И муфту Из шерсти верблюда
Понедельник, прохлада, чистое небо, сияние солнца. Воспоминание о том, как он прижимается к ее маленькому крепкому заду. Сэмюэл С. принимал ванну: теплые воды омывали грудь, лизали мочки ушей. После того как рана была тщательно промыта и обработана, он взял курс на восток. Сделал три мили вниз по течению реки Вена - едва различимая, она бежала по бетонному руслу и исчезала под Нашмаркт. Проследовал мимо Оперы, по запруженной толпой Кернтнерштрассе. Заказал чашку кофе и рогалик в том самом кафе, где он познакомился с Абигайль.
В три часа он позвонил Графине. Она сообщила, что слишком измучена и издергана для очной ставки. Сэмюэл С. сказал, что он может перезвонить в это же самое время. В будущем году. Церковный колокол пробил четыре, он сел в 71-й трамвай, который закружил по улицам, названным в честь философов. За
подстриженные кусты, окаймляющие опрятные зеленые газоны. Надо было заронить свое семя в Абигайль.
В этот вторник, девятого августа, Сэмюэл С. вошел во внутренний дворик дома герра Доктора. Моросит мелкий дождь, начавшийся еще вчера днем, когда Сэмюэл С. бродил по Центральному кладбищу. Мрачный был день: все время перед глазами - далекий купол крематория. Прогуливался по пустынным дорожкам еврейской части кладбища, мимо разрушенной церкви, стен с оспинами от пуль, отполированных гранитных надгробий с выбоинами от осколков снарядов. Шел дождь. Он наблюдал за двумя женщинами, которые возводили стену: они перемешивали цементный раствор, клали кирпичи, слизывали стекавшие с носа капли дождя. Закатанные рукава открывали их сильные загорелые руки. Такая жена могла бы сдвинуть гору. И свернуть тебе шею. А потом, в День поминовения усопших, купить цветы в цепочке ларьков у массивных кладбищенских ворот и возложить их на твою могилу. В конце концов обретешь покой на этом квадратном километре смерти: все могилы заросли кустами, маленькие деревянные кресты сгнили - осталось пустое место. И как это только приходит в голову снимать с неприятелей белье и перепродавать им же по нитке.