- Знаешь, Сэм, я из Балтимора. Не знаю, может, и не верится, но мой отец вырос на задворках кафе-мороженого, а его родители не знали английского; и если бы мои подружки познакомились с моими дедом и бабкой, то перестали бы водиться со мной. Я ходила в престижный университет, и знаешь, если бы у меня не было денег, те девицы отшили бы меня. Америка набита снобами. Ты ведь давно там не был. Ты не знаешь.
- Знаю.
- Это тебе так кажется. Тебе надо съездить и посмотреть, как там все переменилось. Подчиняется общественному мнению. В смысле, массам. Я даже и не знаю, как это у меня глаза открылись. Их выпускают из колледжей пачками. Ты ведь не представляешь. Дядин приятель сказал, что ты изолировался. Только представь себе все эти мозги, отягощенные образованием. Я просто испугалась. И вытряхнула свои знания. Потеряла девственность. Тебя это шокирует.
- Если тебе так хочется.
- Слушай, с тобой трудно говорить, но меня прорвало. Дядин друг единственный мужик, чье мнение меня интересовало, - сказал, что ты один из самых загадочных объектов в Европе. И что за жизнь ты ведешь в Вене. И что, если тебе недодают сдачи, ты тихо и вежливо говоришь: "Вы меня обманули", раскланиваешься и идешь дальше. Это произвело на меня впечатление. А потом... Хочешь знать правду.
- Говори, если хочешь.
- Так вот, потом, когда я увидела тебя, я была разочарована. Прежде всего, было странно познакомиться с тобой таким образом. Потом, когда ты клеился, я вот что подумала. Ну что за старомодный мужик. Мой отец мог бы составить ему компанию. Видишь, я говорю тебе все без утайки.
- Вижу.
- Потом, когда я влепила тебе парочку замечаний и ты раскис прямо на наших глазах, я подумала: или он не в себе, или он и впрямь какой-то особенный. Когда распускает нюни американский мужик - это сопровождается словами. Но ты как бы и не плакал. Крупные слезы катились сами по себе. Вот почему мне хочется узнать тебя поближе. Мне кажется, что ты самый интересный человек из всех, кого мне доводилось встречать в Европе. Мне кажется, что я смогу у тебя чему-то научиться.
- Это все.
- Да, все. Ты какой-то неиспорченный. Я хочу сказать, я не знаю, что я хочу сказать. Но, о господи. Я - женщина. А ты - мужчина. Слушай, мы же в Европе, и мы одни. Разве все это тебя не волнует.
- Я взволнован.
- Послушай, Сэм.
- Послушать что.
- Послушай, я же сказала тебе, зачем я здесь. Мне как-то неловко. Неужели я должна говорить это еще раз. Я повторяю, что ты можешь дать мне кое-какие знания. Я могу дать тебе себя.
- Это все.
- На этот раз все. А что еще. Чего ты ожидал.
- Я хочу жениться.
- Елки-палки. Ты что, спятил.
- И завести детей.
- Слушай, может, мы сменим тему. Я имею в виду женитьбу. Черт возьми. Надеюсь, ты не делаешь мне предложение. Я говорила только насчет переспать.
- Я не хочу переспать.
- Не надо орать. Я не глухая. Может быть, ты хочешь, чтобы я ушла. Я уйду.
- Я не стану тебя удерживать.
- Значит, ты не стал бы меня удерживать. Слушай-ка, лучше бы тебе трезво взглянуть на факты в этой жизненной лотерее. И взять то, что выпало. Тебе больше не подвернется случай с такой молоденькой девушкой. Ты уже седой, значит, твои возможности на исходе. Тебе даже нечем козырнуть.
Сэмюэл С. смотрит в эти два горящих карих глаза. Сердце прыгает у него в груди. Колени ее скрещенных ног - кожа натянута, получились два белых пятна. Ярко-голубая вена на лодыжке. Что такое крошка. Проспрягай по-латыни. Проспрягай по жизни. Крошка - это такая маленькая, тощая, загорелая штучка. С мозгами, которые отключились, словно свет, когда уложил ее в постель. Избавляется от груза знаний, когда ищет наслаждений. А когда начинает размышлять, обнаруживает много горя.
- По всем мировым канонам я - неудачник. Но я живу здесь. Я занимаюсь своим делом. Я не принимаю посетителей. Ты находишься здесь только по одной причине: молодые интеллектуалы не проявляют к тебе интереса. Не то чтобы ты некрасивая, но и никто не скажет, что от подбородка и выше ты победительница конкурса красоты. И, хотя я спятил настолько, что считаю тебя чертовски хорошенькой, я знаю, как на это смотрят ребята твоего возраста. Нахальство тебе не идет. Это неприятно, жестоко и невоспитанно.
- Погоди, Сэм.
- Это ты погоди.
- Но, Сэм, именно такого разговора я и ожидала. Я рада, что пришла. Я знаю, что это было неприлично говорить насчет переспать и всего остального. Мне было неловко просто взять и прийти сюда. Я могла застать тебя с кем-то или за чем-то. Хоть мне и говорили, что ты поступаешь так: ложишься на дно, как подводная лодка, и не подаешь признаков жизни по нескольку дней. Я не считаю тебя неудачником. Правда.
- Кто же я.
- Отвечу тебе так же, как ты мне. Люди твоего возраста могут смотреть на тебя свысока. Но на мой взгляд, у тебя есть та зрелость, которой нет даже у моего собственного отца.
- Если бы ты просто увидела меня за столиком в кафе такого, какой я есть, ты бы не обратила на меня внимания.
- Ты упрям как осел, черт тебя побери.
- Правильно.
- Разве мужики не стараются отвертеться от женитьбы. Ты вот ищешь жену и хочешь детей, чтобы в старости не быть одному. А я, слушай, я хочу пожить и словить удовольствие, прежде чем надеть ярмо.
Абигайль сидит, положив локти на стол. Торопится в будущее. Перевязав прошлое маленькими симпатичными бантиками. А я благополучно прибавил к своей жизни еще три мучительных дня. В молодости, с трепещущим, как колибри, сердцем, не понимаешь, где скрыт нектар. Полно препон в виде мелких, незначительных условностей, которым подчиняешься, чтобы нравиться людям. Но вот наконец нектар. Очень долго добирался, глядя себе под ноги. Вытягиваю вперед руки, обхожу все преграды. Наталкиваюсь на нектар.
- Слушай, Сэм, это что, семинар. Есть у тебя кофе. Я приготовлю. В чем дело, я что-нибудь не так сказала.
- Нет.
- У тебя такой смешной вид. Есть у тебя кофе.
- Ты нарушаешь заповеди американской женственности.
- О чем ты. О том, что я сказала, что приготовлю кофе. Скажи, за кого ты принимаешь американских женщин. Знаешь, мы ведь не калеки. Я даже приберусь у тебя. Ты не убирал свое жилище по меньшей мере месяц.
- Три месяца и восемнадцать дней.
- Ничего себе, ты даже подсчитывал.
Эта пятница катится к закату. Укорачивая чью-то жизнь. Рассыпаются в прах пыльные воспоминания об университетском общежитии и былых вечерах. Солнце валится за Альпы. Сэмюэл С. сказал, что он сходит за угол и купит кофе в зернах. Не могла бы она одолжить ему денег. Ее брови сдвинулись, она полезла в кожаную сумочку и протянула через стол пятидесятишиллинговую купюру, улыбнувшись уголком губ. Когда он уходил, она поинтересовалась, где веник.
Кровь стучит в висках Сэмюэла С. На лестнице, на полпути вниз, он останавливается и подносит руку ко лбу. Иногда бывает нужно с сочувствием, по-медвежьи крепко, обнять самого себя. Если больше никто по-матерински нежно не обовьет тебя руками. И не прижмет к себе, не убережет от невзгод. Которые сейчас совсем рядом. Брошусь ли я к ней на грудь, задыхаясь и покрываясь испариной, со словами: выходи за меня, стирай мне носки, мели мне кофе, придавай моим гренкам нежнейший золотистый оттенок.
Звякнул звонкий колокольчик - Сэмюэл С. вошел в магазин "Кофе". Хозяйки, две седые полные сестры преклонного возраста, уже почти перестали его обжуливать. Теперь они обходились с ним, как с директором почтенной психбольницы. К которому они могли бы обратиться в один злополучный день и порадоваться, что герр директор самолично займется их болезнями. Они кланяются, насыпав ему в руку сдачу. Danke, Herr Professor, danke.
Сэмюэл С. останавливается на хорошо знакомой улице. Свежесть, прощальная летняя дымка, запах венской зимы, появляющийся с наступлением сумерек. Ветер становится порывистым. Изготовитель люстр в белом переднике у окна медленно превращается в призрак Абигайль, ее маленького ладного тела. Американской девушки, которая собралась позаниматься домоводством. И как она называла его: Сэм. Наверно, он сильно отстал от жизни со своими убеждениями, что все жены корячатся на кухне над кастрюльками, а их муженьки, вытянув ноги в теплых носках, почитывают газеты. Жены его американских друзей продемонстрировали ему, что будет, когда он попросит яичницу и кофе с гренками. Он получит яичницу. Брызжущую маслом и ловко скинутую со сковородки прямо ему на колени. И кофе. Конечно же, щедро вылитый ему на руку. Так погибла мечта стать королем, в одиночестве восседающим за столом; в соседней комнате возится дюжина ребятишек, а перед ним появляются чай, бекон, может быть, даже и яичница, и жена, как всегда, говорит: "Ах, ваша милость, по вкусу ли вам трапеза, не изволите ли еще горячего чаю или кусочек бекона". Неужели он, карабкающийся сейчас домой по этим ступеням, станет когда-нибудь королем. И скажет: "Еще бекона". Станет мужем и обзаведется женой. Станет отцом и обзаведется сыном.