Сэмюэль С лежал в постели, наблюдая убывающую перспективу серых пятен на диагоналевых кавалерийских бриджах, продранные носки коричневых туфель и подтяжки вразлет, как сломанные золотые крылья. Взгляд в потолок. Вся в трещинах лепная блямба, с которой неминуемо сольешься, когда придет пора вознестись. Лежу тут мордой вверх. Черт знает где. Не предприняв ничего. И потеряв все, тем не менее. Мозги не проверять пора, а жарить и жрать. Вон виднеются. Глаза-то не наружу, внутрь смотрят. Да и с ушами неутешительно — сплошной шурш. А, это за дверью на цыпочках Агнес-психогенез. Прикидывает, достукался ли я уже до последнего помертвения. Трамвайный визг затихает. И в сон — как в яму. Приснился дикий бык, ковыряющий рогом клумбу с маргаритками и рычащий, я, дескать, царь зверей. Естественно, надо подойти поспорить, и тварь в атаку. В конце концов загнала в сарай, где я замер, трепеща на вершине ароматного штабеля брикетов прессованного сена. Шепчу животному, из ноздрей которого бьет пламя. Бычара, давай договоримся. Травки получишь. Тут и у самого чуть ли не искры из ноздрей, так близко просвистели рога. Снова проснулся. Лоб в поту. Пора пи-пи. Серьезное усилие воли, перекатиться вбок. Приземлиться на полу на колени. Встать, мотнуть головой и в ванную.
Сэмюэль С осторожно ступает между муравьями, снующими в болотистом мирке между ворсинок ковра. Вывернулся из одежды, как змея из кожи. Наполнил до краев ванну, вдохнул курящийся пар. Закрутил кран. Набрал в горсть туалетной бумаги, смял в комок и сунул под язычок звонка. Вот телефон еще, его тоже — закопать в исполинской груде грязного белья. Скрепить портьеры булавкой, зажечь электричество. Накинуть на кресло простыню, полотенце. Сложить книги в пределах досягаемости. Одну взять с собой в ванную.
Сэмюэль С медленно погружается в горячую воду. По его ноге ползет отбившийся от стаи муравей, взбирается к колену и выписывает безумные круги на этом островке безопасности, который тоже скрывается под водой. Муравей исступленно дергается, пытается плыть к берегу. Безнадежно. В отчаянии колышутся усики-антенны. Сэмюэль С подставил ему палец, с превеликой осторожностью. Вопреки инстинктам, подстрекающим к убийству. Тот замер на самой большой веснушке предплечья, пожевал мандибулами. Перед тем как отправиться в полет за пределы опасной зоны. И тут же в дверь квартиры постучали — раз, потом еще раз.
Сэмюэль С в горячей ванне аж заиндевел. Хозяйка. Или полиция. У которой всегда руки чешутся, если не арестовать, то хоть вызнать, какой ты пастой чистишь зубы. Еще три стука.
Нет, это не венцы — те, если не ответишь, начинают расспрашивать соседей, а услышат достаточно, уйдут, всем довольные. Еще три стука. Полиция. Накрыли, когда я в самом уязвимом виде. Мол, денежки давай за дерзостный дебош. Плакали дотации из Амстердама, до последнего доллара.
— Эй, есть там кто, приве-ет.
Чтобы сохранять хладнокровие, в ванне слишком жарко. Потому что это голос Абигейль. Только нужна ли снова эта лишняя боль, какой смысл. Отвергнув вас, они чувствуют вину и приходят рассказать о ней подробно.
— Эй, я знаю, что вы здесь. У вас свет горит. Приве-ет. Это я, Абигейль.
Сэмюэль С вздымает тело из ванны и шествует по коридору, роняя капли. Задрапировался выложенными на кресле простыней и полотенцем и направился к входной двери, чтобы не было этих криков, проникавших сквозь тонкие картонные стенки.
— Что вам надо.
— Надо поговорить.
— Не могу, я раздет.
— Просто хочу вам кое-что сказать.
— Что вы хотите сказать.
— Еще не знаю. Но надо поговорить.
— Ну вот, опять двадцать пять. Не будем же мы снова. Посрамлен. Хватит. С меня довольно.
— Вот еще глупости. Почему не посмотреть правде в глаза.
— Какой еще правде.
— Я хотела бы узнать вас получше.
— А мне-то хоть одна причина есть — узнавать вас.
— Могли бы пристроить голову ко мне на плечико.
Краем простыни Сэмюэль С отер со лба испарину. Да, чтобы их понять, надо с бомбейскими дантистами в торосах Шпицбергена полгода совещаться. А в Вене изволь управиться секунд за двадцать.
— Сколько вам лет.
— Достаточно.