В общем, читая эти письма, я будто слышала, как он все это произносит. Тон писем был очень дружелюбным, непринужденным и милым. Звучало гораздо лучше, чем напыщенные слова Марии.
И написано, кстати, было без ошибок.
Пока я вчитывалась в письма Джесса, доктор Клайв тарахтел о том, что теперь, когда у него есть и письма Марии Гектору, он собирается добавить их к выставке, посвященной всему клану де Сильва и их значимости для развития округа Салинас на протяжении многих лет, которая планировалась к осеннему туристическому сезону.
— Если бы только кто-то из них остался в живых, — с тоской сказал доктор Клайв. — Я имею в виду, де Сильва. Было бы замечательно, если бы они выступили.
Это привлекло мое внимание.
— Должен же был кто-то остаться, — возразила я. — Разве у Марии и этого парня Диего не было что-то вроде тридцати семи детей?
Клайв Клеммингс наградил меня суровым взглядом. Как историк, — а тем более как доктор философии — он, похоже, не признавал никаких преувеличений.
— У них было одиннадцать детей, — поправил он меня. — И, строго говоря, они были не де Сильва, а Диего. К сожалению, в семействе де Сильва, в основном, рождались девочки. Боюсь, Гектор де Сильва был последним мужчиной в роду. И, конечно, мы никогда не узнаем, не оставил ли он потомка мужского пола. Если это и произошло, то уж точно не в Северной Калифорнии.
— Разумеется, не оставил! — возразила я, и, возможно, мой голос прозвучал чуть более возмущенно, чем должен был. Но я разозлилась. Помимо очевидного сексизма, которым отдавала вся эта чушь о «последнем мужчине в роду», я была не согласна с предположением этого парня, будто Джесс мог производить где-то свое потомство в то время как в действительности он был подло лишен жизни. — Его убили в моем собственном доме!
Брови Клайва Клеммингса поползли вверх, и он уставился на меня. Только тогда до меня дошло, что я только что ляпнула.
— Гектор де Сильва исчез незадолго до своей свадьбы с кузиной Марией, и больше о нем никто не слышал, — заявил доктор Клайв тоном, который частенько использовала сестра Эрнестина, когда мы начинали шалить на уроке религии, пока нам рассказывали, кто кого породил в Ветхом завете.
Не могла же я ответить: «Ну да, но его призрак живет в моей спальне, и он сообщил мне…»
Вместо этого я сказала:
— Мне просто казалось, м-м, что считалось, будто у Марии был парень, ну этот Диего, который и убил Гектора, чтобы ей не пришлось выходить за него замуж.
— Это только теория, — раздраженно буркнул Клайв Клеммингс. — Ее выдвинул мой дедушка, полковник Гарольд Клеммингс, который написал…
— «Мой Монтерей», — закончила я за него. — Да, именно эту книгу я имела в виду. Ее написал ваш дедушка?
— Да, — кивнул доктор Клайв, но он явно не испытывал особой радости по этому поводу. — Он умер довольно давно. И не могу сказать, что разделяю его взгляды, мисс, э-э, Аккерман. — Я пожертвовала обществу письма Марии от имени отчима, так что доктор Клайв, сексист до мозга костей, предположил, что это и моя фамилия. — Как и того, что его книга пользовалась успехом. Моего деда безумно интересовала история его родины, но он, в отличие от меня, не имел высшего образования. Он даже степени бакалавра не получил, не говоря уж о звании доктора философии. Лично я — как и большинство местных историков, за исключением моего деда, — всегда полагал, что за несколько дней до свадьбы юный мистер де Сильва проявил то, что обычно называют «малодушием», — доктор Клайв нарисовал пальцами в воздухе воображаемые кавычки, — бросил девушку буквально у алтаря и, не в состоянии вынести позор, павший на его семью из-за его недостойного поступка, отправился куда глаза глядят в поисках лучшей доли, возможно, в сторону Сан-Франциско…
Удивительно, но на какой-то миг я вдруг очень ясно представила, как вонзаю ту штуку типа пинцета, которой Клайв Клеммингс заставил меня пользоваться, чтобы переворачивать страницы писем Джесса, прямо ему в глаз. Если, конечно, смогу преодолеть преграду в виде линз этих кретинских очков.
Вместо этого я взяла себя в руки и со всем достоинством, которое было возможно для девушки, сидящей в шортах цвета хаки со складками спереди, произнесла:
— А вам не кажется, Клайв, где-то в глубине души, что человек, написавший эти письма, не мог совершить нечто подобное? Уехать, не сказав семье ни слова? Его младшим сестрам, которых он явно любил и о которых говорил с такой нежностью? Вы правда считаете, что эти письма оказались на нашем заднем дворе потому что он их там зарыл? Или вам кажется совершенно невозможным, что их нашли там, потому что он сам зарыт где-то неподалеку, и если мой отчим копнет поглубже, то, вполне возможно, обнаружит его тело?
Я чуть не сорвалась на визг. Кажется, вся эта ситуация довела меня до небольшой истерики. Ну подайте на меня в суд.
— Может, тогда вы все же поймете, что ваш дедушка прав на сто процентов? — выкрикнула я. — Когда мой отчим наткнется на гниющий труп Гектора де Сильва?
Изумление на лице Клайва Клеммингса достигло всех мыслимых пределов.
— Моя дорогая мисс Аккерман! — воскликнул он.
Думаю, он сказал это, поскольку одновременно со мной внезапно понял, что я плачу.
Это было довольно странно, потому что я вообще-то не плакса. Ну то есть да, конечно, у меня выступают слезы, когда я бьюсь головой о дверцу кухонного шкафчика или вижу одну из тех глупых реклам «Кодака». Но я, ну знаете, не хожу и не реву по поводу и без.
Но вот она я, сижу в кабинете доктора философии Клайва Клеммингса вся в слезах. Так держать, Сьюз! Настоящий профессионал. Отличный способ показать Джеку, как заниматься медиаторством.
— Так вот, — дрожащим голосом произнесла я, стащив резиновые перчатки и встав. — Позвольте мне вас заверить, Клайв, что вы глубоко-глубоко заблуждаетесь. Джесс — то есть Гектор — никогда бы не сделал ничего подобного. Может, она, — я кивнула на портрет над нашими головами, который начинала тихо и страстно ненавидеть, — и хотела бы, чтобы вы в это поверили, но это неправда. Джесс — то есть Гектор — не такой… не был таким. Если бы он проявил «малодушие», как вы это назвали, — я показала те же дурацкие воображаемые кавычки, — то просто все бы отменил. И да, может, его семья и была покрыта позором, но они его простили, потому что, несомненно, любили его так же сильно, как он любил их, и…
Но продолжить я не смогла, потому что заплакала навзрыд. Это было безумием. Я поверить не могла. Я рыдала. Рыдала перед этим клоуном.
Не сказав больше ни слова, я развернулась и пулей вылетела из кабинета.
Наверное, не очень достойно, учитывая, что последним, что увидел доктор философии Клайв Клеммингс, была моя задница, которая, должно быть, выглядела огромной в этих идиотских шортах.
Но зато я доходчиво объяснила свою позицию.
Надеюсь.
Разумеется, в конце концов выяснилось, что это не имеет значения. Но в тот момент я никак не могла этого знать.
Как и несчастный доктор философии Клайв Клеммингс, к сожалению.
Глава 5
Боже, ненавижу плакать. Это так унизительно. И клянусь, я почти никогда этого не делаю.
Хотя, наверное, меня просто наконец накрыл стресс, вызванный нападением посреди ночи орудующей ножом бывшей подружки парня, которого я люблю. Я практически беспрерывно ревела, пока Джек, отчаявшись, не купил мне «Ю-ху» в магазинчике «У Джимми» по дороге к пляжу.
Этот напиток и шоколадный батончик быстро помогли мне снова прийти в норму, и вскоре мы с Джеком резвились на волнах, подсмеиваясь над туристами и делая копеечные ставки на то, какой серфингист первым свалится с доски. Мы отлично проводили время, пока не начало заходить солнце, и я не осознала, что нужно отвезти Джека обратно в отель.
Не то чтобы кто-нибудь по нас соскучился, как оказалось, когда мы туда добрались. Как только я завела Джека в номер его семьи, миссис Слейтер высунула голову из-за двери на террасу, где они с доктором Риком наслаждались коктейлями, и прощебетала: