Так что, думаю, можно сказать, я читала письма Марии с определенной долей дурного предчувствия. Я имею в виду, что почти со стопроцентной уверенностью ожидала найти в них какие-то доказательства того, что Джесса убили… и обнаружить указание на убийцу.
Однако последнее письмо оказалось таким же бесполезным, как и предыдущие четыре. Там не было ничего. Ни слова, намекающего хоть на какой-то проступок Марии… кроме разве что полной неспособности правильно написать слово «суженый». Ну серьезно, разве это преступление?
Я аккуратно сложила письма и засунула их обратно в жестянку, осознав вдруг, что ни затылок, ни ладони у меня больше не потеют. Неужели я успокоилась, увидев, что в письмах нет никаких обличающих признаний, ничего, что помогло бы решить загадку смерти Джесса?
Думаю, да. Знаю, эгоистично с моей стороны, но это правда. Теперь я знала, какое платье было на Марии де Сильва на каком-то балу в доме испанского посла. Подумаешь. С чего бы кому-то вздумалось класть подобные невинные письма в коробку из-под сигар и закапывать их? В этом не было никакого смысла.
— Интересные, правда? — спросила мамуля, когда я поднялась, заставив меня подскочить чуть не до потолка.
Я совершенно забыла о ее присутствии. Теперь она лежала в кровати, читая книгу о том, как более эффективно управлять своим временем.
— Ага, — кивнула я, положив коробку обратно на комод Энди. — Очень интересные. Я так счастлива знать, что сказал сын посла, когда увидел Марию де Сильва в ее новом серебристом газовом бальном платье.
Мама с любопытством посмотрела на меня сквозь линзы своих очков для чтения.
— О, разве она упоминала где-то свою фамилию? Потому что у нас с Энди был об этом разговор. Мы ее не заметили. Так говоришь, де Сильва?
Я моргнула.
— М-м, нет. Ну, она не называла фамилию. Но мы с Доком… в смысле, с Дэвидом… Он рассказывал мне об одной семье, де Сильва, которые жили в Салинасе как раз в те времена, и у них была дочь, которую звали Марией, и я просто… — Я запнулась, когда в комнату вошел Энди.
— О, привет, Сьюз, — сказал он. Судя по его виду, Энди был слегка удивлен, увидев меня в своей комнате, поскольку до этого я даже порог ее не переступала. — Ты смотрела письма? Классные, а?
Классные. О боже. Классные.
— Ага, — выдавила я. — Ну, мне пора. Спокойной ночи.
Я пулей вылетела из комнаты. Не представляю, как с этим справляются дети, чьи родители женятся по несколько раз. Я имею в виду, мама впервые вышла замуж повторно, и он очень хороший, но все же. Просто это так странно.
Но если я надеялась, что смогу запереться в своей комнате и все хорошенько обдумать в полном одиночестве, то глубоко ошибалась. На моей банкетке у окна сидел Джесс.
Он сидел там и выглядел как всегда безумно сексуально в своей белой рубашке с открытым воротом и черных брюках, как у тореадора, в которые он обычно был одет, — ну, в загробной жизни все же особо не попереодеваешься — с завивавшимися на затылке короткими черными волосами и чернильно-черными глазами, сверкавшими из-под не менее черных бровей, одну из которых пересекал крошечный белый шрам…
Шрам, по которому я в своих мечтах проводила пальцами гораздо чаще, чем готова была признать.
Когда я вошла в комнату, Джесс поднял голову — у него на коленях сидел мой кот Гвоздик — и пожаловался:
— Эта книга очень сложна для понимания.
Он читал «Первую кровь» Дэвида Моррелла, на основе которой сняли «Рэмбо».
Я моргнула, пытаясь встряхнуться и выйти из ошеломленного ступора, в который всегда впадала на минуту-другую при виде его.
— Если ее понял Сильвестр Сталлоне, то, думаю, и у тебя получится.
Джесс проигнорировал мою реплику.
— Маркс предсказал, что противоречия в буржуазном обществе и его недостатки спровоцируют учащение экономических кризисов и усугубят обнищание рабочего класса, — заявил он, — который в конечном счете восстанет и захватит контроль над средствами производства… что как раз и произошло во Вьетнаме. Так что же вынудило правительство США полагать, что у них есть основания вмешаться в борьбу народа этой развивающейся страны в поисках экономической солидарности?
У меня опустились плечи. Ну правда, неужели я о многом прошу, когда хочу просто вернуться домой после долгого рабочего дня и расслабиться? Но нет. Мне надо прийти и прочитать пачку писем, адресованных любви всей моей жизни и написанных его невестой, которая, если я права, убила его сто пятьдесят лет назад.
А потом, как будто этого недостаточно, он хочет, чтобы я объяснила ему Вьетнамскую войну.
Мне действительно стоит начать прятать от него мои учебники. Дело в том, что он их читает и умудряется на самом деле запомнить, о чем там говорится, а после применяет знания к другим книгам, которые находит и читает в нашем доме.
Ну почему он не может просто смотреть телевизор, как все нормальные люди?
Я приблизилась к кровати и упала на нее лицом вниз. На мне, кстати, все еще были те ужасные шорты из отеля. Но в данный момент у меня не осталось сил переживать, что Джесс подумает о размере моей задницы.
Должно быть, он все разглядел. В смысле, не мою задницу, а неудовлетворенность тем, как проходит мое лето, в целом.
— С тобой все хорошо? — поинтересовался он.
— Да, — промямлила я в подушку.
— Ну, мне не кажется, что с тобой все хорошо, — через минуту произнес Джесс. — Ты уверена, что ничего не произошло?
Да, кое-что произошло, хотелось завопить мне. Я только что провела двадцать минут, читая личную корреспонденцию твоей бывшей невесты, и, если мне позволено будет сказать, она показалась мне до ужаса скучной особой. Да как ты мог быть настолько глуп, чтобы согласиться жениться на ней? На ней и ее дурацкой шляпке.
Вот только я не хотела, чтобы Джесс узнал, что я читала его почту. То есть мы, конечно, делим одну комнату на двоих и все такое, но есть определенные вещи, которые просто нельзя делать. Например, Джесс всегда тактично держался подальше, когда я переодевалась, купалась и тому подобное. А я никогда не забывала пополнять запасы еды и наполнителя для туалета для Гвоздика, который, в отличие от обычных животных, кажется, действительно предпочитал компанию призрака всем прочим. Меня он терпел лишь потому, что я его кормила.
Само собой, Джесс не чувствовал никаких угрызений совести по поводу внезапного появления на задних сидениях машин, где я в этот момент с кем-то целовалась.
Но я знала, что Джесс никогда не стал бы читать мою личную переписку, которой у меня всего-ничего, да и ту я, в основном, вела с моей лучшей подругой Джиной из Бруклина. И, должна признать, я чувствовала себя виноватой, читая адресованные ему письма, даже несмотря на то, что им было почти двести лет и там уж точно ни слова не говорилось обо мне.
Меня удивляло то, что Джесс, который как-никак был привидением и мог ходить куда угодно без риска быть кем-то увиденным — ну, не считая меня и отца Дома, разумеется, а теперь, наверное, и Джека, — ничего не знал о письмах. Серьезно, он, кажется, понятия не имел ни о том, что их нашли, ни о том, что пару минут назад я сидела внизу и читала их.
С другой стороны, «Первая кровь», наверное, весьма увлекательное чтиво.
Поэтому я не стала объяснять ему, что со мной действительно не так. Ну вы понимаете, о тех самых письмах и особенно обо всей этой ситуации с «Я в тебя влюблена, вот только к чему это может привести? Потому что ты же даже не живой, а я единственная могу тебя видеть, да и к тому же, очевидно, что ты не испытываешь ко мне таких же чувств. Так ведь? Не испытываешь, да?» Вместо этого я просто сказала:
— Ну, я встретила сегодня еще одного медиатора и, видимо, это выбило меня из колеи.
А затем перекатилась по кровати и поведала Джессу о Джеке.