Для многих людей свободная воля — право на борьбу, но не с тяготами жизни или несправедливостью, а с тем, что для них будет только лучше.
— С синяком уже ничего не поделаешь, — сказала Эми, — но есть смысл приложить лёд к разбитой губе.
Дженет поднялась с подлокотника, направилась к двери спальни.
— Хорошо. На мне всё заживает быстро. Мне иначе нельзя.
Эми положила руку на плечо женщины, задержала её.
— Ваша дочь, она аутистка?
— Один врач так говорил. Другие не соглашаются.
— И что говорят другие?
— Кто что. Различные недостатки развития с длинными названиями и без надежды на улучшение.
— Её лечили?
— Пока ничего не помогло. Но Риза… она и вундеркинд. Если хоть раз услышит песню, может спеть её или сыграть мелодию… на детской флейте, которую я ей купила.
— Раньше она пела на кельтском?
— В доме?
— Да.
— Она знает язык?
— Нет. Но Мейв Галлахер, наша соседка, обожает кельтскую музыку, заводит её постоянно. Иногда она сидит с Ризой.
— То есть, однажды услышав песню, Тереза может идеально воспроизвести её даже на языке, которого не знает?
— Иной раз это так странно. Высокий нежный голос, поющий на иностранном языке.
Эми убрала руку с плеча женщины.
— Она когда-нибудь…
— Что?
— Делала нечто такое, что казалось вам необычным?
Джанет нахмурилась.
— Например?
Чтобы объяснить, Эми пришлось бы открывать дверь за дверью, ведущие в глубины души, в те места, посещать которые ей совершенно не хотелось.
— Не знаю. Не могу сказать ничего определённого.
— Несмотря на все её проблемы, Риза — хорошая девочка.
— Я в этом уверена. И очаровательная. У неё такие красивые глаза.
Глава 7
Харроу рулит, серебристый «Мерседес» легко вписывается в повороты, обтекает их, будто капелька ртути, а Лунная девушка злится на пассажирском сиденье.
Каким бы хорошим ни был для неё секс, с кровати она всегда поднимается злой.
Причина — не в Харроу. Она в ярости, потому что может получать плотское наслаждение исключительно в тёмной комнате.
Это ограничение она наложила на себя сама, но за собой вины как раз и не ощущает. Воспринимает себя жертвой и перекладывает вину на другого, не кого-то конкретно, а на весь мир.
Утолив желание, она испытывает опустошённость с того самого момента, как уходит последняя волна оргазма, и пустота эта сразу заполняется горечью и негодованием.
Поскольку тело и разум она держит в узде железной хваткой, неконтролируемые эмоции ничем себя не проявляют. Лицо остаётся спокойным, голос — мягким. Он легка, грациозна, внутренняя напряжённость не чувствуется ни в походке, ни в жестах.
Иногда Харроу готов поклясться, что может унюхать её ярость: едва заметный запах железа, поднимающийся от скалы из феррита, в раскалённой солнцем пустыне.
Только свету по силам справиться с этой особенной яростью.
Если они уходят в комнату без окон днём, она хочет, чтобы потом был свет. Иногда выходит из дома полуголой или полностью обнажённой.
В такие дни встаёт, подняв лицо к небу, открыв рот, будто приглашает свет наполнить её.
Пусть и естественная блондинка, с солнцем она в ладу, никогда не обгорает. Её кожа темнеет даже в складочках на костяшках пальцев, волоски на руках выгорают добела.
На контрасте с загорелой кожей белки её глаз яркие, как чистый арктический снег, бутылочно-зелёные радужки завораживают.
Но гораздо чаше она и Харроу занимаются любовью без любви по ночам. А потом ни луне, ни звёздам не хватает яркости, чтобы испарить её концентрированную ярость, и хотя она называет себя Валькирией, нет у неё крыльев, чтобы вознестись поближе к небесному свету.
Обычно костёр на берегу может её умиротворить, но не всегда. Случается, что гореть должно что-то более серьёзное, чем сосновые полешки, высохшие водоросли и плавник.
И словно Лунная девушка может заставить мир удовлетворять её потребности, что-то идеальное для поджога встречается на пути. Такое случалось не раз.
То есть в ночь, когда костра ей недостаточно. Лунная девушка выходит в мир, чтобы найти нужный ей огонь.
Однажды Харроу увёз её на сто двадцать миль, прежде чем она определилась с местом, где должен вспыхнуть огонь. Иной раз ей ничего не удаётся найти до зари, а уж потом восходящего солнца хватает, чтобы свести на нет распирающую Лунную девушку ярость.
В эту ночь ему приходится проехать по узким сельским дорогам только тридцать шесть миль, прежде чем она говорит: