Эми понимала, что это один из таких моментов. Стояла, не шевелясь, ничего не говорила, ждала и наблюдала, не сомневаясь, что её ждёт откровение, с которым она не расстанется до своего последнего дня.
Положив плюшевую гориллу рядом с уткой, Этель в третий раз направилась к ящику с игрушками в кладовой.
Никки посмотрела на Фреда, который по-прежнему наблюдал за происходящим из-за частокола хромированных ножек стульев.
Фред склонил голову налево, направо. Потом перекатился на спину, вскинул четыре лапы в воздух, открывая живот, демонстрируя полное доверие.
В кладовой Этель хватала зубами игрушки, отбрасывала в сторону, зарываясь головой все глубже в ящик, пока не вернулась к Никки с большим, плюшевым, пищащим красно-жёлтым осьминогом с восемью щупальцами.
Это была любимая игрушка Этель, прикасаться к которой запрещалось даже Фреду.
Этель бросила осьминога рядом с гориллой, и после короткого раздумья Никки подобрала его, сжала, игрушка пискнула, потрясла, снова сжала, выронила на пол.
Повалявшись на спине, Фред поднялся на все четыре лапы. Чихнул. Выплыл из-за стола.
Три собаки выжидающе смотрели друг на друга.
Хвосты у всех перестали мотаться.
Уши поднялись до предела, казалось, встали даже мягкие, бархатные кончики.
Эми почувствовала, как вновь напряглись мускулистые тела.
С раздувающимися ноздрями, носом к полу, вертя головой из стороны в сторону, Никки поспешила из кухни в коридор. Этель и Фред последовали за ней.
Оставшись на кухне в одиночестве, осознавая, что происходит нечто необычное, но понятия не имея, что именно, Эми позвала:
— Детки?
В коридоре зажёгся свет. Переступив порог, Эми увидела, что коридор пуст.
В передней части дома кто-то включил свет в тёмной до этого гостиной. Незваный гость. Тем не менее ни одна собака не подала голос.
Глава 9
Хотя Брайан Маккарти и обладал талантом портретиста, обычно рисовать быстро у него не получалось.
Голова человека несёт в себе так много особенностей формы, структуры, пропорциональности, так сложна во взаимоотношении черт лица, что даже Рембрандт, величайший портретист всех времён и народов, совершенствовал и оттачивал своё мастерство до самой смерти.
Голова собаки являет собой ничуть не меньший, а может, и больший вызов художнику, чем человеческая. И многие из живописцев могли нарисовать портрет мужчины или женщины, но терпели неудачу в попытке добиться реалистичного изображения собаки.
Вот почему, сидя за кухонным столом, впервые рисуя собаку, Брайан удивился, что работает со скоростью, недоступной ему, когда дело касалось людей. Решения, связанные с формой, структурой, пропорциями, тоном, не требовали длительных размышлений, без которых не удавалось обойтись прежде. Рисовал он с уверенностью, которой не знал ранее, будто его рука сама знала, что нужно делать.
Портрет собаки возникал на бумаге с такой скоростью, словно образ каким-то магическим способом «закачали» в грифель карандаша, откуда он теперь плавно выплывал, как выплывает музыка из динамиков магнитофона.
В период ухаживания за Эми ему открылось много нового, в том числе красота собак и радость, с которой они взирают на мир, однако сам он собаку ещё не завёл. Не доверял себе, считал, что такая ответственность для него слишком велика.
Поначалу Брайан не знал, рисует ли он золотистого ретривера вообще или конкретную собаку. Но по мере того как голова на бумаге обретала всё более чёткие очертания, понял, что из-под его карандаша выходит портрет Никки, только-только спасённой от жестокого хозяина.
Глаза он обычно рисовал с той же лёгкостью, что и любые другие черты. На этот раз, однако, ему удалось добиться сходства, которое удивило его самого.
Для того чтобы глаза выглядели реальными, их следовало наполнить светом и передать загадочность, которую вызывает этот свет, даже при самом прямом взгляде. Брайан настолько сконцентрировался на этом свете, на этой загадочности (раньше такого с ним не бывало), что мог сойти за средневекового монаха, рисующего Благовещение.
Закончив рисунок, Брайан долгое время смотрел на него. Почему-то создание портрета приободрило его. Злобные электронные письма Ванессы тяжёлым грузом давили на сердце, а теперь вот ему определённо полегчало.
Надежда и Никки каким-то образом переплелись в его сознании, и он чувствовал, что одна неотделима от другой. Пусть и не знал, что сие означает… и почему так должно быть.