Глаза Эми открылись из темноты в темноту, на мгновение она не могла дышать, словно поток прошлого заполнил её горло и лёгкие.
Нет. Эту игру со шлёпанцами Никки не могла затеять для того, чтобы напомнить ей о давнишнем разговоре насчёт прогулки во сне по лесу.
Новая собака была всего лишь собакой, и больше никем. В штормах этого мира всегда можно найти путь вперёд, но назад — никогда, всё равно — к спокойному времени, или к бурному.
Для стороннего наблюдателя все собаки загадочные, их внутренняя жизнь более сложная, чем может представить себе наука, но какой бы ни была природа ума или состояние души, они ограничены мудростью их вида, и каждая исходит в своих действиях из собственного жизненного опыта.
Тем не менее эти шлёпанцы под подушкой напомнили Эми о другой паре шлёпанцев и о словах из далёкого прошлого: «Я должна брать шлёпанцы в кровать, чтобы во сне не ходить по лесу босиком».
Этель начала тихонько похрапывать. Фред всегда спал тихо, за исключением тех случаев, когда ему снилось, что он за кем-то гонится или гонятся за ним.
Чем дольше лежала Эми, прислушиваясь к ровному дыханию Никки, тем сильнее крепла её убеждённость в том, что собака не спит, более того, не просто бодрствует, но наблюдает за ней в темноте.
И хотя усталость никуда не делась, заснуть Эми уже не могла.
Наконец, не в силах сдерживать любопытство, она потянулась к тому месту, где свернулась калачиком собака, ожидая, что подозрения её не подтвердятся, что Никки крепко спит.
Вместо этого рука наткнулась на большую голову, поднятую и повёрнутую к ней, словно собака, как часовой на посту, охраняла её.
Ухватившись за левое ухо, Эми большим пальцем начала мягко массировать ушную раковину, а кончиками остальных — почёсывать то место, где задняя поверхность уха встречается с черепом. Только такое почёсывание и может заставить собаку мурлыкать, как кошка. Никки не была исключением из общего правила.
И через какое-то время ретривер опустил голову, положив подбородок на живот Эми.
«Я должна брать шлёпанцы в кровать, чтобы во сне не ходить по лесу босиком».
Ради самозащиты Эми давно уже подняла крепостной мост между этими воспоминаниями и своим сердцем, но теперь они поплыли через ров.
— Это же приснившийся лес, почему земля не может быть мягкой?
— Она мягкая, но холодная.
— Так это зимний лес?
— Да. И снега очень много.
— Так чего бы во сне тебе не гулять по летнему лесу?
— Я люблю снег.
— Тогда, может, тебе стоит брать в кровать сапоги.
— Может, и стоит.
— А также шерстяные носки и тёплые штаны».
Когда сердце Эми участило бег, она попыталась отсечь эти голоса, звучащие в голове. Но сердце продолжало стучать, словно кулак по двери: воспоминания требовали внимания.
Она погладила большую голову, лежащую на её животе, как бы защищаясь от воспоминаний, слишком ужасных, чтобы встретиться с ними вновь. Попыталась думать о собаках, которых спасла (а спаслa она за эти годы сотни), брошенных и подвергаемых насилию. Жертвы человеческого безразличия, человеческой жестокости, они попадал и к ней сломленными физически и эмоционально, но так часто выздоравливали душой и телом, вновь становились радостными и весёлыми, сверкая золотистой шерстью.
Она жила ради собак.
Лёжа в темноте, Эми бормотала строки из стихотворения Роберта Фроста:
Лесная глубь прекрасна и темна.
Но много дел набралось у меня.
И миль немало впереди до сна.
И миль немало впереди до сна.
Никки задремала, голова так и лежала на животе Эми.
Теперь уже сама Эми Редуинг, не эта загадочная собака, несла вахту. Но со временем сердце перестало стучать так громко, замедлило свой бег, и в спальне, как и положено, стало темно и покойно.
Глава 14
За окнами занималась заря, тесня темноту вниз и на запад.
Город просыпался. С улицы уже доносились то шуршание шин по асфальту, то чей-то далёкий голос.
На кухонном столе лежал портрет Никки и два сделанных по памяти рисунка её глаз. На второй попала ещё меньшая часть морды, чем на первый.
Брайан уже взялся за третий. Теперь он рисовал только глаза в их глубоких впадинах, пространство между ними, выразительные брови и пушистые ресницы.
Его зачаровывало дело, за которое он взялся. Он по-прежнему верил, что во взгляде этой собаки таится что-то очень важное. Слова тут помочь не могли, а вот нежданный талант, который вдруг обрела его рука, держащая карандаш, мог выудить эту важность из подсознания и запечатлеть на бумаге.