— Вот и хорошо, — кивнула я и покинула кофейню.
Глава 2
До Управы благочиния[9] у Вознесенского моста через Екатерининский канал я дошла пешком. И не для того, чтобы привести мысли в порядок — они и так были ясны как небо в погожий день — а успокаивая нервы. Видит Мани, как мне хотелось выхватить из потайной складки в юбке пистоль и разрядить ее в мерзкую харю графа Каледонского! Но тогда до Средней Мещанской я добиралась бы не сама, а в компании полицейских и в сопровождении пристава из Особого отдела.
Двухэтажное здание Управы просило ремонта, а еще лучше — сноса и полного перестроения. Обер-полицмейстер столицы Иван Саввич Горголи, насколько мне известно, неоднократно подавал прошение на имя Сергей Кузьмича Вязмитинова[10], но министр к чаяниям своего подчиненного оставался глух, так что приставы продолжали ютиться в тесноте. Петербург быстро разрастался, полицейская же власть за ним не поспевала. Зато даже быстрее города расширялись ряды лиходеев всех мастей. До Сенной площади отсюда рукой подать, но туда и днем соваться не стоит, а ночью за кошелек или жизнь никто и полушки не даст.
Городовой на входе меня узнал сразу и бодро козырнул, удостоившись моего благодарственного кивка.
— На месте ли Николай Порфирьевич, любезный?
— У себя-с, милостивая государыня. Извольте пройти-с!
Пристав уголовных дел Николай Порфирьевич Спиридонов и в самом деле был у себя. Встретил он меня любезно, но показушно вздохнул, выразительно посмотрев на заваленный бумагами стол. Я лишь мило улыбнулась ему и, дождавшись кивка, присела на стул для посетителей.
— Сашенька, ты коим чертом ко мне?
— Дюпре.
Спиридонов еще раз вздохнул, отодвинул папку с каким-то делом и спросил:
— Никак не можешь успокоиться?
Николаю Порфирьевичу позволительно общаться со мной моветон. С отцом он был дружен, часто бывал у нас в гостях, а его дочь знал если не с пеленок, то с тех времен, когда та с громким визгом носилась по комнатам, размахивая прутиком как саблей. И я точно знаю, что себя в смерти Платона Сергеевича Болкошина он винит. Не доследил. И предупреждал его ведь по поводу графа Каледонского и всей его коммерческой компании, но не смог сберечь друга.
— Вы бы успокоились? Отца убили. И убил Дюпре.
— Поводов для расследования не было, — этот разговор заводился уже много раз, и я понимала, что сам пристав ни мгновения не верил в естественность причин смерти видного промышленника Болкошина.
Ведь с виду все было обыденно: Платон Сергеевич переходил Неву в зимнее время, был основательно подшофе. Упал в сугроб, замерз. Видимых ран, синяков на теле не обнаружили, сам Болкошин был расхристан и без шапки.
Но для опытного пристава Спиридонова в деле имелось слишком много несоответствий. Как и для меня.
Отец мало того, что выпить мог ведро, и по нему не сразу так скажешь, что вина в жилах больше чем крови, так и Свет его был особенный. Все, что касалось телесного, он умел контролировать походя. Поэтому и я никогда в детстве не болела: любую хворь он излечивал посмеиваясь. О себе и говорить не приходилось — в свои почти шестьдесят papá выглядел на сорок, здоровьем пылал за версту. И это ведь была лишь часть его дара.
Сомнения у Николая Порфирьевича вызывало и само место, где обнаружили тело. Традиционно зимой через Неву у Императорского дворца переправляются от левого крыла Адмиралтейства к Биржевой площади, если лед крепок. В оттепель мало кто рискует и топает до Исаакиевского наплавного моста или до Петербургского, ведущего в Петербургскую же сторону к Троицкому собору.
Отца же нашли прямо посередине Невы между дворцом и Петропавловской крепостью — в самом широком месте реки, куда и в лютые морозы остерегаются соваться и безрассудные удальцы. Течение там подмывает лед даже в стужу, можно провалиться в стылые воды, никто и не найдет потом. Да и что делать Платону Сергеевичу ночью в Петербургской стороне? Фабричный район, обитель мелких чиновников и дворцовой челяди. Да, там стоят семейные мастерские, но что могло погнать выпившего хозяина среди зимней ночи их посетить?
— Я встречалась с Дюпре сейчас.
— Да знаю, Сашенька. Не думаешь же ты, что я бы тебя одну туда отпустил?
Призадумалась, сосредоточилась. Спиридонов хмыкнул, заметив мои сузившиеся зрачки.
Итак, кофейный домик, столик, за которым мы сидели с графом. Рядом усатый господин явно с супругой и еще одной женщиной. Обсуждают «Дмитрия Донского»[11], сокрушаются, что Семенова[12] уже не та — стареет, нет прежней «эмосьон» на сцене.
9
В то время — аналог полицейского управления. Введены Екатериной II уставом «благочиния и полицейским» в 1782 году. В реальности были заменены Павлом I на ратгаузы, восстановлены Александром I.
11
«Дмитрий Донской» — пьеса В. А. Озерова, впервые поставленная в Петербурге в 1807 году. Упоминается Пушкиным в «Евгении Онегине».