– Я изготавливаю украшения всех видов, а не только собачьи, – отвечаю ему.
– Нам известно это, – произносит Генри.
– Давай же. Ты делаешь стволы и ветки, а я буду клеить. И, пожалуй, твоей техникой? Зубочисткой?
Наконец, он поднимает глаза:
– Думаешь, сможешь?
Я подумываю сказать ему, что помогу, только если он признается, почему это так важно, но мне становится больно смотреть, как он борется.
– Я знаю, что смогу.
Он вырезает еще один ствол и пододвигает его ко мне. Я засовываю зубочистку в ствол, по сути расширяя его, а затем делаю небольшую лужицу клея и окунаю ветки пинцетом, а затем прикасаюсь ими к подготовленной области.
– О! Это более эффективно.
– Это был комплимент? – отмахиваюсь я, потому что воздух между нами гудит. – Склеивание вещей – это мой конек, детка, – я обдуваю дерево.
Он вырезает еще один ствол. Мы движемся как конвейер. Ремонтируем несколько зданий. Работаем над крошечным знаком «СТОП».
Это… мило.
Есть что-то в том, чтобы делать вещи бок о бок, о которых знают только искусные девушки, своего рода приятная, тихая связь, которую другие люди не испытывают.
Мы с Генри достигаем этой связи. Мне это нравится, несмотря ни на что. Или вопреки себе.
Я приклеиваю крошечную завитушку к крошечному деревцу, чувствуя на себе его взгляд.
Глава четырнадцатая
Генри
Есть кое-что в бизнесе – вы всегда пытаетесь выйти из-под контроля.
Я никогда не задаю вопрос, не зная ответа. Я никогда не показываю людям, чего хочу, если не уверен, что получу это.
Я вообще никогда не действую из нужды.
Нуждаться в чем-то – самый верный способ чего-то не получить. Я усвоил этот урок в молодости.
Вот почему хорошо, что двери лифта открылись.
Я слишком наслаждался её смущением. Она действительно меня нюхала. Её шея была такой розовой, когда я заострил её внимание на этом, её хмурый взгляд казался таким обиженным, что я с трудом удержался, чтобы не прижать её к стене и не накинуться на этот хорошенький ротик, как какое-то бешеное животное.
Я вырезал еще один ствол, сосредоточившись на том, чтобы снова взять себя в руки.
Часть таланта Вики в том, что она не выглядела как мошенница. Она весёлая, интересная, с ней легко, она красивая. На самом деле, она великолепна, хотя и пытается это скрыть. Она изобретательна. Упорна.
Более слабый мужчина может влюбиться в неё, может быть, ему будет всё равно, что она использует всё это совершенство, как мошенница.
Вики смотрит вниз на крошечное дерево, изучая свою работу. Она устанавливает его и использует пинцет, чтобы быстро всё поправить, пока клей не высох. Кончик её языка высовывается из уголка рта, когда она концентрируется, выглядывая из-за верхней губы.
Если бы я был другим человеком, более доверчивым – меня бы это возбудило. Возможно, я бы представил, каков он на вкус, может быть даже нежное трение его о мой член.
Я встаю и подхожу к окну, к знакомому старому виду, заставляя себя думать о долгих вечерах после школы в этой комнате с Бреттом и Ренальдо. Папа улетал куда-то на своём самолёте, а мы сбегали от той или иной заскучавшей французской няньки и находили Ренальдо, заставляя его приводить нас сюда. К тому времени он руководил многими операциями, но никогда не был слишком занят, чтобы научить нас делать модели. Или он отвозил нас на стройплощадки, и мы наблюдали за работой субподрядчиков, а он командовал начальниками на стройплощадках в пяти районах.
Ренальдо сейчас восемьдесят. Он не может передвигаться и мало что помнит, но работа для него значит всё – больше, чем «золотые парашюты» [п.п.золотой парашют — компенсация, выплачиваемая руководителям акционерного общества в случае их увольнения либо ухода в отставку по собственной инициативе в результате поглощения этой компании другой или смены собственника], которые «Locke Worldwide» сможет ему выплатить, поэтому он у нас остался на производстве моделей. Изготовление деревьев, которые мы сейчас делаем, занимало у него дни. Он был бы раздавлен, увидев их. Он такой ранимый.
Я скучаю по тем дням, когда терялся в создании структурных мостов и крошечных моделей. Это меня успокаивает. Я был бы счастливее, если бы мог просто проектировать, но компания нуждается во мне.
Я пододвигаю новый ствол к Вики и её крохотной технике склеивания.
– Это то, что надо, – весело произносит она.
Я смотрю на неё так, будто не нуждаюсь в её грёбаных комплиментах по поводу моей техники изготовления моделей.
Она смотрит вниз, пристыженная.
Я смотрю, как поднимается её грудь, как переливается свет на тёмной ткани, покрывающей её декольте, стараясь не слишком долго думать об этом.
Её губы приобретают форму бантика, когда она дует на высыхающий клей. Она хоть знает, что делает?
Конечно, знает. Она же мошенница. Мне нужно всегда помнить об этом.
Снова кончик розового языка!
Многие женщины облизывают свои губы при мне – томный взгляд, облизывание губ, у каждой есть подходящий момент. Но самое похотливое облизывание не имеет ничего общего с появлением розового кончика языка Вики во время сильной концентрации. Она и эта её маленькая колдовская улыбка, и безумные навыки клейки деревьев, и розовый кончик языка.
Чёрт.
Она держит его так, чтобы я видел, вертит, изучает.
– А ты как думаешь?
Я не смотрю на дерево.
– Почему ты уехала из Вермонта? – спрашиваю я.
– Что?
– Две молодые девушки. Их родители умирают. Зачем уезжать? – мне это показалось подозрительным, когда я прочёл об этом в отчёте. – Почему бы не остаться?
Она отворачивается:
– Прескотт находится в глуши. Довольно сельская местность.
– Если бы я хотел знать об этом, я бы посмотрел в Google.
Она опускает взгляд, тень от густых ресниц скользит по высоким скулам. Я чувствую, что она что-то скрывает, и радуюсь. Я хочу, чтобы она солгала, и чтобы это было очевидно. Что-то, чтобы противодействовать тому, как приятно проводить с ней время. Как же я восхищаюсь её спокойной сосредоточенностью. Её чувством юмора.
– Наверняка вы знали людей оттуда. А перехали в незнакомый город.
– Мне там… не понравилось, – Вики приклеивает крошечный завиток к новому дереву.
– Почему же?
Она долго молчит. В конце концов, девушка произносит:
– Это случилось, когда я училась в школе. Люди меня возненавидели. Действительно возненавидели. Это была не обычная такая ненависть, но определённый инцидент вызвал ко мне слишком сильную ненависть во всей округе. Я не сделала ничего плохого, но… – она замолкает. – Это не имеет значения. Это была одна из таких вещей.
В её рассказе есть доля правды, и я хочу услышать всё, но инстинктивно знаю, что если буду настаивать на большем, она отступит. Не отсюда ли её упорство? Это поэтому она решила обмануть людей из-за их денег? В качестве одной из форм расплаты? Бывают моменты, когда она, кажется, затаила обиду.
– Должно быть, это было… тяжело.
– Одиночество и ненависть – это совсем разные вещи, – тихо говорит она.
Я завороженно наблюдаю, как она начинает приклеивать новый завиток, располагая ветви под углом к неиспорченным деревьям.
Некоторое время она молчит. Затем:
– Быть тем, кого ненавидят – это как ожог. Он продолжает болеть ещё долго после этого. И мелочи, которые не причиняют боль другим людям, жгут как ад. Иногда даже солнечный свет причиняет боль. Не знаю, зачем я тебе это говорю.