– Там есть где поесть, поспать? – я описываю идеи, которые у меня были для студии Саутфилдских творцов.
Он кивает головой:
– Так ты действительно знаешь об этом.
– Владелец не известен?
Он странно смотрит на меня:
– Нет.
– У тебя есть доступ к заявке на предложение? – заявка на предложение. Я киваю на его телефон.
– Что? И позволить тебе участвовать в торгах против нас, если тебя даже не пригласили?
Я пододвигаю к нему его телефон:
– Перешли мне заявку.
Глава тридцать третья
Лондон
Вики
В Лондоне стоит на редкость солнечный день. Я выхожу из броского общего пространства, где у меня офис, на улицу, а за мной тащится Смакерс.
Мы огибаем лужи, похожие на бледные зеркала на тротуаре, отражающие серое небо, серые здания вокруг и разноцветные огни вывесок. В воздухе витает запах дизельного топлива, смешанный со сладостью хмеля из близлежащей мини-пивоварни.
Мы направляемся вверх по улице к ярко-красной телефонной будке. Женщина по имени Ханна превратила ее в кофейню. Я почувствовала облегчение, что здесь подают не только чай.
– Привет, Вероника! – говорит Ханна.
Я здороваюсь в ответ. Покупаю булочку и кофе, околачиваюсь поблизости и разговариваю с ней, как делаю каждый день. У нее всегда есть вкусное угощение для Смакерса.
Я люблю красочную международную суету Лондона. Я люблю своих веселых, стильных соседей по офису, но я скучаю по Нью-Йорку.
История с Вондой разразилась после Рождества. Моя мама нашла в себе силы признаться и представить доказательства, которые показали, что Вудраффы сделали со мной. Есть предположение, что ей заплатили.
Это была большая история в стиле часовых телевизионных новостей, которую подхватили повсюду: она даже попала на первую полосу «Вашингтон Пост».
Я плакала, когда смотрела это. А потом пересматривала снова и снова, и снова. И я просто почувствовала себя такой чистой. Как будто что-то болезненное внутри меня было начисто вымыто слезами и дождем.
Но, как ни странно, мне не хотелось возвращаться.
То, что было вымыто и очищено, прекрасно сохранилось, хрупкое, в красивой ленте. Выступать перед камерами в роли оправданной Вонды мне нравится не больше, чем выступать в роли ненавистной Вонды.
Возможно, я устала.
Карли посещает отличную школу, и она получила роль в мюзикле в Вест-Энде, которая будет потрясающим дополнением в ее резюме, когда она вернется в Нью-Йорк. Я не хочу, чтобы она уходила, но ей скоро исполнится восемнадцать, и она закончит школу. Я хочу, чтобы она была вольна следовать за своей мечтой.
Я использую деньги, полученные от «Locke Worldwide» в качестве начального капитала, чтобы создать кооперативную студию своей мечты на развалинах старого склада. У меня есть несколько инвесторов, и я нахожусь в процессе тихого сбора заявок, смешивая элементы Саутфилдской студии с видением Генри и некоторыми моими собственными идеями.
Я стараюсь не думать о нем слишком сильно в эти дни или о том, как у нас все закончилось. И как мне нравилось быть с ним.
Как он помог мне вспомнить, кто я такая. Иногда я задаюсь вопросом, приложил ли он руку к тому, что поведение моей матери изменилось на сто восемьдесят градусов.
Я все еще стараюсь не думать, что он имел в виду, когда сказал, что не притворялся. Или, по крайней мере, большая часть меня не думает, что он подразумевал под этим. Крошечная частичка меня считает, что он не притворялся.
Но я все равно не буду связываться с ним. Разве это не звучит странно?
Просто воспоминание о том, как он сказал, что не притворялся в своих чувствах ко мне, похоже на лотерейный билет, который ты никогда не проверишь, выиграл ли. Так что ты никогда не сможешь разочароваться в том, что проиграл. И когда смотришь на него, то можешь подумать, что это что-то хорошее.
Грифон из пробкового дерева стоит на моем комоде, верный, преданный и полный возможностей, как будто в мире все еще существует какая-то магия. Как лотерейный билет, который я так и не проверила.
Я смотрю на него, когда мою посуду. Когда готовлю еду. Когда я чувствую себя счастливой. Когда я чувствую себя несчастной.
Студия не дает мне скучать. Там будут субсидируемые помещения для ремесленников со всего мира. Это захватывающе.
Я прощаюсь с Ханной и направляюсь обратно в офис с его модным интерьером из кирпичных стен и зеленых гофрированных металлических перегородок между столами. Я спускаюсь в свой район, здороваясь то тут, то там.
Я с удивлением обнаруживаю, что посреди моего стола, где у меня разбросаны вдохновляющие фотографии, стоит большая коробка. Она адресована мне. Никаких указаний на отправителя.
Я спрашиваю женщину, которая сидит рядом со мной, видела ли она, кто это принес.
– Курьер, – отвечает она, пожимая плечами.
Какой бы большой коробка не была, она легкая, как перышко. Я беру нож и разрезаю ленту, открывая крышку.
Сначала мои глаза не понимают, что я вижу. Мой разум интерпретирует все, как упаковочные материалы, как будто компания, у которой не все в порядке с головой, решила заняться упаковкой арахиса.
Но мое сердце видит. Оно начинает бешено колотиться, опасно биться. Страх. Счастье. Удивление.
Коробка наполнена сотнями крошечных грифонов из пробкового дерева, искусно вырезанных – я узнаю руку Генри в каждом когте, в каждом крошечном крыле.
Я запускаю в них пальцы и набираю пригоршню.
– Четыреста двадцать пять.
Я оборачиваюсь. Мои глаза встречаются с его. У меня перехватывает дыхание. Дрожь пробегает по телу.
Он прислоняется к перегородке позади меня в темно-коричневом костюме, темные волосы взъерошены и чуть отросшие.
Смакерс прыгает у его ног, виляя хвостом.
– Генри.
– Я вырезал по одному каждый день, когда тебя не было, – говорит он.
Мой голос дрожит:
– Ты не можешь быть здесь.
Он отталкивается от перегородки и подходит ко мне, в его глазах сверкает вызов.
Я хватаюсь за край стола позади себя, как будто это может остановить вращение комнаты.
Он останавливается передо мной. Он стоит там, наблюдая за моими глазами.
Он весь такой шикарный в костюме за тысячу долларов, но пульс бешено стучит у него в горле. Когда он говорит, в его голосе слышится едва заметная дрожь.
– Я хочу вернуть нас. Что я должен сделать?
Мое сердце болит. Оно действительно болит.
– Я не знаю, были ли мы.
Даже когда я говорю это, какой-то тихий голосок во мне кричит, что это ложь.
– Для меня «мы» были, – говорит он. – И всегда будем.
Генри здесь. Прямо передо мной.
– Ты вырезал больше четырехсот грифонов?
Его взгляд обжигает мое сердце. Вопрос не в том, сколько он вырезал, и он это знает.
Я едва могу думать. Это все, чего я не смела хотеть.
– Кажется, в это слишком трудно поверить, – произношу я наконец.
– Я знаю. Я понял. Ты обожглась, – он берет меня за руку, словно моя рука принадлежит ему. Он переплетает свои пальцы с моими, теплые и мягкие. – Я сжег тебя, когда не рассказал тебе всего, – говорит он. – Я должен был, но не сделал этого. Я мог бы стоять здесь и оправдываться перед тобой, но я не буду. Ты просто нужна мне. Дай нам шанс.
– Я не могу.
Его рука сжимается, совсем чуть-чуть, как будто, если он не будет держать меня крепко, я могу вырваться.
– Позволь мне любить тебя за нас двоих.