Вещи в детской не подозревали о том, что Макса больше нет: желтый плюшевый шмель таращил сонные глаза, пузатый кролик настороженно топорщил ушки в углу. Ясмин принесла им дурную весть, будто оспу, и предметы заражались смертью Макса один за другим. Кто мог предположить, что отсутствие человека может быть настолько ощутимым? Комната не была пуста, наоборот: она словно заполнилась плотной опухолью.
За окном, будто в насмешку, прекрасное ночное небо переливалось тысячью звезд и заливало комнату неровным светом. Дальняя стена была отмечена отпечатками детских ладошек. Малюсенькая ручка новорожденного, потом ярко-красный оттиск с первого дня рождения, немного смазанный от нетерпения малыша. Потом более четкие ладошки в два года, в три. То, что новых отпечатков не появится, казалось бессмыслицей.
Стук в дверь заставил Ясмин дернуться, как от удара током. Ей лишь хотелось, чтобы ее оставили в покое.
В детскую заглянул Эндрю.
— Я тебе чаю налил, — сказал он, осторожно заходя в комнату. Он приглядывал за Ясмин весь вечер, обеспокоенный тем, что жена не плачет. А она попросту не могла себе этого позволить. Нужно было найти какие-то зацепки, чтобы не провалиться в бездну ужаса. Если продержаться еще чуть-чуть, тогда она обретет силы, чтобы справиться с болью и сбросить это наркотическое оцепенение.
Эндрю поставил возле жены кружку — черную, как заметила Ясмин, а не одну из двух желтых чашек с медвежонком Паддингтоном, которыми обычно пользовались мама с сыном. Ясмин почувствовала благодарность за эту наивную предосторожность. Вонзив ногти себе в ногу, она с усилием открыла рот и произнесла:
— Спасибо.
По-прежнему не отрывая взгляда от отпечатков ладоней на стене, Ясмин подняла кружку, подула на чай и поставила обратно на столик.
— Тебе еще что-нибудь принести? — Эндрю говорил мягко, будто общался с ребенком. Ясмин перевела на него остекленевшие глаза.
— Может, печенье? — попросила она, только затем, чтобы чем-нибудь занять Эндрю.
— Конечно. — Муж вышел и через несколько секунд вернулся с разными видами печенья, разложенного на блюдце. Ясмин взяла одно, опустила в чай и долго глядела, как оно размокает и падает на дно кружки. Муж в нерешительности застыл возле двери. Ясмин подняла на него глаза.
— Я справлюсь, — сказала она. — Обещаю. Эндрю на мгновенье скривился, как от боли.
— Я тебя люблю, — произнес он.
— И я тебя, — автоматически ответила Ясмин. Стандартный отклик на привычную реплику: «Тук-тук. — Кто там?», «Я тебя люблю. — И я тебя».
Эндрю вышел и закрыл дверь. Подумав, приоткрыл ее на несколько сантиметров. Тяжелой поступью спустился вниз, в гостиную. Даже в счастливом браке боль лучше переживать в одиночестве. Муж справится с утратой по-своему, а она — по-своему.
Лейла провела пальцем по буквам, вырезанным на столешнице. Она уже видела, что там написано, но продолжала рассматривать, чтобы хоть чем-то занять себя. «Джейн» — какое-то неподобающее имя для предыдущей арестантки. Такое имя лучше сочетается с воскресной распродажей выпечки и летними туфельками из «Маркс энд Спенсер». Интересно, Джейн тоже была ошарашена, оказавшись в тюрьме?
Когда Шепард завел ее сюда, Лейла решила, что он просто выпендривается. Но вот прошло несколько часов, и она ясно осознала, что это не просто агрессивная выходка имеющего власть полицейского. Она, подобно Джейн, и вправду является главной подозреваемой в уголовном преступлении.
Пока Лейла сидела, оцепенев от осознания этого ужасного факта, каждая поверхность в камере будто превратилась в свидетеля обвинения. Твердость узкой скамьи, шершавость стен — все твердило о ее преступлении. Окно, которое поначалу радовало красивым оконным переплетом, теперь давило решеткой снаружи. Кто решил, что люди, схваченные в худший день своей жизни, не заслуживают чуточки комфорта?
Дверь открылась, и Лейла вскочила на ноги.
— Ваш юрист прибыл. — Вошедший полицейский в форме неопределенно махнул рукой в сторону двери.
Вслед за ним Лейла прошла в кабинет напротив. Увидев своего адвоката, она чуть не расплакалась, но, подавив слабость, протянула руку в знак приветствия.