— Нет, не знала! — закричала Ясмин, отстраняясь. — Ты восприняла мою реплику как материнское пожелание, чтобы мучения ребенка поскорее закончились, чтобы сынок обрел покой и тихо ушел во сне. — Она горько покачала головой. — Нет. Я буквально желала ему смерти, жаждала ее. Ждала, чтобы он поскорее сдох, и тогда можно покончить со всем этим. Я хотела, чтобы он просто наконец заткнулся! — За много лет ярость Ясмин никуда не исчезла, она всплыла из-под наслоений других эмоций. — Я не виню тебя за то, что ты сказала про Макса, будто хочешь его придушить. Я сотню раз такое говорила про Тоби, и вовсе не фигурально. Да, Лейла, да. И больше всего меня ранит, что я его ненавидела. Особенно в такие вечера. По-настоящему ненавидела.
Лейла покачала головой:
— Не говори так. Это не ненависть. Ты прошла через такие испытания, к которым ни одна мать, да и ни одно человеческое существо не может быть готовой. — Лейла подошла к сестре и обняла ее.
— Я заслужила это. Заслужила, чтобы у меня отняли Макса.
— Нет. — Лейла поцеловала Ясмин в макушку. — Нет. Ты замечательная мама.
— Я желала смерти собственному ребенку.
— Не бойся. Ему сейчас хорошо. У них обоих все хорошо. — Она баюкала Ясмин в объятиях. — Я тебе обещаю.
Глава 15
Лейла встала из-за стола и отработанным движением застегнула пуговицы на пиджаке. Этому она научилась в двадцать шесть лет, когда пожилая дама, проведя с ней собеседование, направила Лейлу к выходу и шепнула на прощание, озорно подмигнув: «Кстати, если хотите убедить важных шишек, что вы одного с ними круга, вам стоит расстегивать нижнюю пуговицу, когда садитесь, и застегивать, когда встаете». Лейла залилась краской от такого наставления. С годами она заметила, что мужчины вроде Роберта Гарднера невольно считывают подобные мелочи в поведении, которые служат маркером для посвященных. Лейла смогла настолько усыпить его бдительность, что Роберт закрыл глаза на ее невзрачный диплом политехнического института и стал судить по навыкам и результатам работы. Теперь же, в дорогом наряде и с прической от стилиста, разницы не заметит уже никто.
В коридоре Лейла надела туфли и взглянула на себя в зеркало. От осознания, что от нее больше ничего не зависит, наступило облегчение. Теперь не надо примерять маски и продумывать ложь. Ее судьба полностью зависит от присяжных.
Уилл догнал ее в коридоре. Обуздав свою ненависть к нормам, он гладко побрился и подобрал стильный пиджак. Муж сегодня выглядел на редкость притягательно. Уилл подал руку, и Лейла взялась за нее — какой удивительно простой и знакомый жест. После ужина в понедельник он попросил разрешения остаться, но Лейла отказала: ей требовалось время. Но сегодня, когда Уилл объявился у нее на пороге час назад, она почувствовала глубокую благодарность. Впрочем, ей некогда было обдумывать поступок мужа и свою реакцию. Что бы они вдвоем собой ни представляли, во что бы ни превращались, это подождет до оглашения вердикта.
Вместе они вышли на площадь Тредегар навстречу стайке фотографов и сели в машину Лейлы. Уилл занял место за рулем: он по-прежнему был вписан в страховой полис. Они держали путь в Лондонский королевский суд. Когда машина завернула за угол, Лейла позволила себе посмотреться в зеркало, вытащила помаду легкого земляничного оттенка и поправила один из уголков рта. Ей важно было сделать это до прибытия в суд.
Уилл покосился на супругу:
— Волнуешься?
Лейла кивнула.
— Все будет в порядке.
— Откуда тебе знать.
— Уверяю тебя. Таких женщин, как ты, не сажают в тюрьму.
— Таких женщин, как я, ненавидят, — ответила она с неожиданным для самой себя ядом и поспешила объясниться: — Не знаю, поняли ли присяжные, какая я. Я пыталась им показать. Но мне кажется, что я им попросту не нравлюсь. Я… — Лейла умолкла, по-прежнему боясь делиться сокровенными мыслями.
Уилл почувствовал ее сомнения, но не стал настаивать. Пускай сама решит, когда сможет ему доверять.
— Ты не знаешь, каково это, Уилл, — продолжила Лейла после паузы. — Я столько лет прожила в страхе. В страхе, что потеряю Ясмин, что ее заберут у меня. В страхе, что пройдет десяток лет, а мы с сестрой по-прежнему будем питаться объедками. В страхе, что у нее может обнаружиться то же расстройство, что и у матери. Что мне придется стоять на посту круглосуточно, день за днем. Внутри я постоянно была на взводе. В таком состоянии сложно сохранять качества, которые нравятся людям, сложно выглядеть дружелюбной, веселой и беззаботной. Я просто не умею изображать чувства, и… я видела, что не понравилась присяжным.