Рано.
— Нам нужно на восток, и мы пойдем на восток, — продолжил Александр Федорович. — И мы пойдем на своих условиях. И пока ты, хан, не примешь их, мы будем отдыхать в твоей столице. И никакие англичане, которым ты продал нас, не помогут тебе ее взять.
И, кажется, генерал вновь попал в цель, потому что Мухаммад сделал шаг назад и…
Упал, запнувшись о ногу своего неумелого толмача.
На глазах всего своего войска хан Хорезма шлепнулся сначала на афедрон, а потом завалился и на спину. Шапка слетела с его головы и покатилась по пыльной земле.
Со стен грянул хохот, а вот с противоположной стороны послышались вопли ужаса. Я испугалась было: сейчас узбеки решат, что их правителя подло убили на переговорах, и начнут стрелять, но опростоволосившийся Мухаммад быстро вскочил и крикнул Ланжерону:
— Я возьму свой город обратно!
И добавил еще что-то, что Алмат не смог перевести.
— Это что-то из их кунгратского наречия, — развел руками кайсак.
— Значит, следующий разговор будет не словами, а свинцом, — ответил Александр Федорович.
Узбеки развернулись и быстрым шагом направились к своему войску, не следовало бы задерживаться и нам. Ведь как только хан и его люди окажутся вне досягаемости русских ружей и пушек, хивинцы вполне могут попытаться нашпиговать чужое посольство пулями и стрелами.
— Ваше Высокопревосходительство! — крикнул Муравьев, все переговоры молчавший. — Это ошибка! Рахим-хан — человек чести и высокой культуры! Он привечает поэтов, художников, он не может обманывать нас!
— Полковник! — генерал повернулся к нему со злостью на лице. — Вам мало доказательств? Забыли бой у Аму-Дарьи? Нас хотят зарезать, как Бековича! Хан врет!
— Позвольте мне поговорить с ним?
Ланжерон посмотрел на меня.
— Это опасно, — отрезала я.
— Поддерживаю мнение графини, — ответил Некрасов. — Сила манихеев подтверждает ложь.
— Позвольте мне поговорить с ханом! — с жаром выпалил Муравьев.
— Да делайте, что хотите! — в сердцах бросил Александр Федорович. — Жизнь Ваша, Вам ею и распоряжаться. В самом деле, не убьет же хан парламентера.
Полковник развернулся и припустил следом за Мухаммадом. Я посмотрела ему вслед, и захотелось по-простецки сплюнуть от досады. Но спина уже чесалась, будто бы на ней нарисовали мишень для хивинских пуль. Это же почувствовали остальные, и никто не захотел дразнить судьбу — все споро скрылись в воротах, которые солдаты тут же стали заколачивать толстыми досками и полосами железа.
Со стены же открылась правда, угаданная генералом: среди узбекских воинов промелькнуло несколько красных мундиров.
В этот день не было сделано ни одного выстрела, только одинокий всадник подъехал к воротам и бросил перед ними грязный мешок. Какой-то смельчак из рядовых обвязался веревкой, и его спустили вниз, чтобы он подобрал «подарок».
Внутри оказалась голова полковника Николая Николаевича Муравьева. Она пялилась из мира мертвых на живых остекленевшими, полными ужаса глазами.
[1] Мавзолей Саида Аллауддина был отреставрирован в 1825 году, то есть через четыре года после описываемых событий
[2] Поприще — дневной переход.
[3] Топчу — артиллерист в османской Турции
[4] Шурум-бурум — старье, тряпье, чаще так говорили об одежде.
Глава 24
— Дурной человек был, конечно, но спускать такое нельзя, — хмуро сказал Кульмин.
Он смотрел со стены на готовившиеся к штурму войска хивинцев. Нападение ожидалось еще ночью, но узбеки почему-то в темноте в атаку не полезли. Зато сейчас они голосили, придавая себе воплями смелости.
— Обычный он был, Федор Владимирович, — ответила я, стараясь не высовываться из-за фашины.
Нет-нет, да прилетали из-за ряда домов стрелы, слишком легкие для серьезного ущерба, но все же опасные.
— Фрондил он, либеральный склад ума имел, но офицером был добрым. Полагал, что любой человек по умолчанию — хороший, нужно только правильный подход и воспитание найти.
— Вот и нашел себе на голову.
Фраза получилась двусмысленной, учитывая, что голова полковника Муравьева сейчас находилась в крепости, а тело его — где-то в городе.
Александр Федорович корил себя за это страшное происшествие, что не остановил Николая Николаевича и позволил тому отправиться на встречу с Мухаммадом. Да, в тот момент он был раздражен словами полковника и дал разрешение на переговоры, повинуясь эмоциям. Вот только это его совсем не успокаивало. В армии известие о коварстве хана вызвало бурю гнева.