Враг дал передышку в час, и штурм повторился. Не знаю, чем там так настроил своих людей Рахим-хан, но на сей раз хивинцы бросились к стенам с большим упорством, и даже почти добрались до них. Пушки успели выстрелить трижды, инфантерия охотилась за теми врагами, кто пытался обстреливать наши позиции, в итоге ни одна из лестниц так и не была поднята должным образом, и нападавшие снова откатились назад. Двух раненых отправили вниз, и если один спускался сам, зажимая пробитое стрелой плечо, то второго пришлось нести: пуля раздробила ключицу, и теперь этот солдат оказался нестроевым. Генерал сменил плутонги на стенах, отправив на их защиту свежие войска.
Еще через час к Ичан-Кале подъехал парламентер. Увы, моя надежда на сговорчивость хана оказалась напрасной, он лишь попросил краткого перемирия для уборки тел своих павших воинов, на что Ланжерон незамедлительно согласился. Майор Кульмин объяснил это не человеколюбием полководца, а заботой его о собственных солдатах.
— На такой жаре уже завтра от мертвых поднимется такой смрадный дух, что дышать станет тошно. А от этого и болезни пойдут.
— А им неудобно атаковать по площади, заваленной трупами.
— Нам все равно, — пожал плечами Федор Владимирович. — Диспозиция такова, что преимущество наше очевидно, сидеть мы тут можем хоть полгода. Против нас стоит тридцатитысячное войско, но у них нет артиллерии, способной разрушить стены, и очень мало огнестрельного оружия. Крепость стоит посреди города, поэтому даже штурмовые колонны сложно выстроить.
А артиллерия у хивинцев все же нашлась, пусть и была она такой же убогой, как и те древние пушки, что захватили мы, да еще и меньшего калибра. Узкоглазые топчу затащили их на крыши домов поодаль и начали обстрел. Полковник Петров воспринял эту неприятность как подарок судьбы. Он бегал по стенам в дуэльном азарте и лично наводил свои орудия. Его опыт и выучка русских артиллеристов сказывались, и радостные крики солдат раз за разом проносились на Ичан-Калой, когда ядро с нашей стороны выбивало очередную позицию врага. Только в одном месте противостояние затянулось, ведь соперником Алексея Сергеевича стал английский расчет.
Мне было интересно, и, пусть Тимофей и не давал слишком высовываться, я ухитрилась понаблюдать перестрелку, которая длилась целых два часа. Англичане возвели вокруг своей пушки целую баррикаду и старательно пристреливали дурное орудие.
— Ствол, думаю, разбит давно, — охотно объяснял происходящее окружающим артиллерийский капитан. — И порох дурной, в каждом заряде разный. Одно ядро рядом ляжет, а второе в небо летит.
— А мы-то почему не попадаем?
— Попадаем, но в мешки пока. Ничего, сейчас полковник задаст им!
Ждать этого пришлось около пятнадцати минут. За это время одно вражеское ядро легло совсем рядом с орудием Петрова, выбило кирпичную крошку из среза стены, от чего несколько человек заработали слабые, но досадные раны. Зато следующий наш выстрел получился на загляденье: хивинская пушка, получив страшный удар, вздыбилась почти вертикально, а через несколько мгновений скрылась во вспышке взрыва. Наверное, сказалось то, что крыша, на которой расположились англичане, была тесной, а припасы они для ускорения стрельбы сложили совсем рядом.
— Сколько у них еще орудий? — спросил кто-то.
— Да кто ж знает, — ответил встрепанный, но счастливый полковник. — Больше не видел, но могут подвезти откуда-нибудь еще.
И за целую неделю это были все значимые события. Интенданты в бережливости своей урезали дневные пайки, а еще ограничили выдачу воды, замерив предварительно, как быстро наполняются колодцы. Солдат это не порадовало, но они к бытовым неприятностям привычные, офицеры же бахвалились друг перед другом тем, как долго каждый из них может голодать ради геройского дела. Хотя постепенное исчезновение из котлов мяса лично меня совсем не радовало. Нестор Павлов тоже ходил задумчивый, осматривал припасы каждый день и тяжело вздыхал.
— Животная пища необходима, Александра.
Как-то так повелось, что наедине мы с ним называли друг друга проще, чем принято было бы бонтонно.