— Предать товарищей? Ты, надежда России, не осознаешь, в какую кучу навоза вляпался начищенным сапогом? Тебя отправят на каторгу, и никто! никто не пожалеет! Даже друзья отвернутся! Если бы ты участвовал в покушении на Императора, то кто-то назвал бы тебя героем, но что ты скажешь Сашам, — я показал на Пушкина и Горчакова, — которые будут стоять над моим гробом перед тем, как его закопают, а?! А что скажешь потом в комиссии Сената, когда тебя будут судить за сговор с англичанами?
Я замолчала и протяжно выдохнула, стараясь успокоиться. В зале воцарилась тишина, которую нарушало только постукивание пальцев камер-юнкера Горчакова по деревянному краю стула. Пушкин выглядел обескураженным и на Пущина смотрел с какой-то детской обидой и разочарованием.
— Говори, Ваня, — сказал вдруг Горчаков. — Многое проститься может, но здесь ты перешагнул грань дозволенного. Хочешь сохранить дружбу мою — докажи прямо сейчас и здесь, что не задумывал ты зла. Есть вещи, которые нельзя прощать, и это не только смерть Александры Платоновны. Если правда то, что отступники были замешаны…
Александр вопросительно посмотрел на меня. Я достала свой фаравахар и поцеловала его, дав таким образом клятву своей верностью Мани и Свету. Он кивнул и снова повернулся к Пущину.
— Есть законы человеческие, которые преступать не следует, даже рази великой цели. Но есть и законы мироздания, которые нам Господом даны и пророком его. Я знаю, что ты христианин, — пресек он попытку Вани возразить, — но темные отступники — они, сиречь, слуги Сатаны, готов ты с ними сделку совершить, погубив душу свою?
Пущин помолчал какое-то время и все же начал говорить.
Итак, Спиридонова он вчера видел, но так и не понял, что за господин заявился на собрание общества, и почему его не хотел отпускать Лунин: ведь пристав постарался ретироваться, увидев столько людей. Но хозяин дома вместе с Бурцевым просто вцепились в него и не выпускали. О том, что Николай Порфирьевич оказался убит, Пущин узнал только сегодня, когда услышал разговор в прихожей квартиры в доме на Мойке, где полицейские требовали выдать им молодого барина. Дворецкий все понял верно и посетителей у входа задержал бесконечным повторением «Никого нет-с!», а Иван тем временем выскочил по черной лестнице. Он тут же побежал к другу Горчакову, справедливо решив, что все товарищи по обществу сейчас будут не лучшей компанией. У того в гостях оказался и Пушкин, который и предложил стремглав мчать к графине Болкошиной, которая вхожа к Императору, пусть и почившему. Друзья рассудили, что и наследник к ее словам может прислушаться.
О самих собраниях Пущин поведал мало полезного. Да, встречались у отставного офицера Лунина, обсуждали несправедливость текущего положения дел в стране и искали пути, как жизнь народа улучшить. Иван об этом принялся рассказывать с жаром, но скоро смутился, услышав мои даже не возражения, а просто мысли в противовес его идеям. Мне было не сложно развеять юношеский пыл. Все это уже было — с Павлом Пестелем. Вот это был враг! Его политические памфлеты от детского лепета лицеиста отличались строгостью построений, продуманностью и безмерным цинизмом. Эти хоть до конкретных планов убийства Государя не дошли.
— Как вы собирались заставить Николая отречься? — спросила я. — С чего вы взяли, что он пошел бы у вас в поводу? И как Константина короновать собирались, если он прав на трон не имеет?
— Указ отменить можно, — смутился Иван.
Горчаков в который раз уже уронил лицо в ладони. Он — обладающий умом воистину государственным — такие слова принимал кривясь, словно от зубной боли.
— А то, что Константин Павлович сам не желает править, а? Заставили бы?
— Во благо России…
— Да срать он хотел на благо России! — буквально взорвалась я. — Я сейчас крамолу скажу, но Великий Князь во многом глуповат, не сдержан, дурно воспитан. Вот только когда дело о его жизни, проявляет звериную предусмотрительность! Вы его силком на трон не затащите, ему покушение в Михайловском до сих пор в кошмарах снится! Он счастлив в браке со своей полькой и ничего более не желает.
— Думаете, ему не делали предложений об отложении Царства Польского от России? — раздался новый голос в зале.
Тимка, стоящий в дверях, посторонился и вежливо поклонился вошедшему графу Аракчееву. Алексей Андреевич наслаждался произведенным от своего появления эффектом. По своему обыкновению он был в полном мундире, с орденами, сапоги начищены для зеркального блеска. Я подняла бровь, как бы спрашивая: какими судьбами. В ответ получила лишь снисходительную усмешку: служба такая.