— Более необычное трио подозреваемых трудно себе вообразить.
— Я тоже так считаю, боцман, но здесь мы имеем дело не с воображением, а с логикой. Искать нужно среди этой тройки. Возьмем, к примеру, раненых, которых вы взяли в Мурманске. Один из них вполне мог быть подкуплен. Это, может быть, противоречит здравому смыслу, а разве сама война соответствует ему? Самые невероятные вещи происходят в казалось бы нелепых ситуациях. Одно не вызывает сомнений: мы не сможем разгадать эту загадку, если будем искать ответ в царстве здравого смысла. Сколько раненых вы взяли на борт своего корабля в Мурманске?
— Семнадцать.
— Вам известно, как они получили свои ранения?
Маккиннон с подозрением посмотрел на лейтенанта.
— Я имею довольно ясное представление.
— Они все тяжелораненые?
— Ну, тяжелоранеными их я не назову. Состояние тех, кто находится на борту, менее критическое. Если бы было иначе, их бы здесь не было.
— Но они лежачие больные? Неподвижные?
— Раненые — да.
— А они что, не все раненые?
— Только восемь человек.
— О господи! Всего восемь. Вы хотите сказать мне, что девять человек не раненые?
— Это всё зависит от того, что вы понимаете под словом «раненый». Три человека, которые отморозили себе различные части тела. Затем три человека с туберкулёзом, и оставшиеся трое страдают от психических расстройств. Русские конвои, лейтенант, понесли просто чудовищные потери.
— Я понимаю, мистер Маккиннон, что у вас нет оснований любить наши подводные лодки или нашу авиацию.
Боцман пожал плечами.
— Ну, мы тоже послали на Гамбург чуть ли не тысячу бомбардировщиков.
Ульбрихт вздохнул.
— Думаю, сейчас не время философствовать, кто прав, а кто виноват. Итак, у нас девять человек, которые ранеными на самом деле не являются. И все они ходячие?
— Если не считать обморожённых, которые практически передвигаться не могут. Вряд ли вы видели когда-нибудь людей, которые были бы так забинтованы. Что же касается остальных шестерых, то они могут передвигаться, как вы и я. Точнее, как я, и значительно лучше вас.
— Итак. Шесть человек у нас ходячих. Я плохо разбираюсь в медицине, но мне хорошо известно, что очень трудно определить, насколько серьёзно человек болен туберкулёзом. Что же касается психических расстройств, то их очень просто симулировать. Один из этих троих может быть таким же здоровым человеком, как мы с вами, или же считать себя таковым. Если подумать, то все трое могут оказаться такими. Мне не нужно говорить вам, мистер Маккиннон, что полно людей, которые настолько устали от бессмысленности, чудовищности войны, что они готовы прибегнуть к любым средствам, лишь бы избавиться от неё. Их обычно называют симулянтами, зачастую несправедливо. Просто они всем уже насытились и больше терпеть не в состоянии. Во время Первой мировой войны значительная группа британских солдат была охвачена неизлечимой болезнью, которая гарантировала возвращение на родину. Называлась эта болезнь РСД — расстройство сердечной деятельности. Более бесчувственные английские врачи называли её просто «рвать со службы домой».
— Да, я слышал об этом. Лейтенант, я по природе не любопытен, но можно мне задать вам вопрос личного характера?
— Конечно.
— Ваш английский. Он намного лучше моего, то есть вы так говорите, что даже в голову не придет, что вы — иностранец. У вас произношение, как у англичанина, точнее, как у англичанина, закончившего среднюю школу. Смешно.
— Ничего смешного нет. Вы ничего не упускаете из виду, мистер Маккиннон, и в этом вы тоже правы. Я действительно учился в английской средней школе. Моя мать — англичанка, а отец долгие годы служил атташе в германском посольстве в Лондоне.
— Так, так, так, — произнёс Маккиннон, качая головой, и улыбнулся. — Ну, это уж чересчур. Действительно чересчур. Два потрясения буквально за какие-то двадцать минут.
— Если бы вы мне объяснили, о чём вы говорите...
— О сестре Моррисон. Вам нужно с нею быть вместе. Я только что узнал, что она наполовину немка.
— О господи! Вот это да! — Сказать, что Ульбрихт был ошарашен, значит преувеличить реальность, но то, что он был поражён, в этом сомнений быть не могло. — Ну конечно же, у неё мать — немка. Потрясающе! Должен сказать, боцман, это сразу же поднимает серьёзный вопрос. Я хочу сказать, что она всё-таки моя медсестра. Военное время. Международные осложнения, вы прекрасно всё понимаете.
— Я ничего не знаю и ничего не понимаю. Вы просто оба выполняете свои обязанности. Как бы то ни было, она вскоре придет навестить вас.
— Навестить меня? Мерзкого нацистского убийцу?
— Вполне возможно, отношение её изменилось.
— Конечно, под давлением.
— Она сама это предложила и даже настаивала на этом.
— Ну ясно, придёт со шприцем. Вколет мне летальную дозу морфина или ещё что-нибудь в этом духе. Но к делу. Я вернусь к нашим шести ходячим, но не раненным. Поле поисков расширяется, согласны со мной? Подкупленный симулянт или, что то же самое, больной туберкулёзом. Как вам это нравится?
— Мне это вообще не нравится. Как вы думаете, сколько подкупленных типов, шпионов, диверсантов среди тех, кого мы подобрали с «Аргоса»? Я понимаю, что это ещё одна идиотская тема для размышления, но вы же сами сказали, что мы ищем несуразный ответ на несуразные вопросы. А если уж говорить о несуразных вопросах, вот вам ещё один. Откуда мы можем знать, действительно ли «Аргос» подорвался на минах? Нам только известно, что танкеры необычайно прочны, имеют много отсеков, а этот возвращался с совершенно пустыми баками. Танкеры погибают с трудом, и даже перегружённые, торпедированные, они выживают. Мы даже не знаем, был ли «Аргос» торпедирован. Может быть, его захватили диверсанты, чтобы иметь возможность проникнуть на наше судно. А, как вам это нравится?
— Как и вам, вообще не нравится. Но неужели вы серьёзно считаете, что капитан Андрополус мог преднамеренно...
— Я ничего не могу сказать в отношении капитана Андрополуса. Единственное, я знаю, что он может оказаться негодяем, двойным агентом, каких сейчас на море хватает. Хотя я готов обдумать любое идиотское решение наших вопросов, я всё-таки не могу примириться с мыслью о том, что капитан может пожертвовать своим судном, даже ради любой воображаемой цели. Но люди, для которых «Аргос» ничего не значит, могут с легкостью пойти на это. Было бы также интересно узнать, не набирал ли Андрополус в Мурманске новых членов команды, каких-нибудь земляков, которым удалось спастись, когда их судно пошло ко дну. К сожалению, и Андрополус, и члены его команды говорят только по-гречески, и никто больше на борту моего корабля греческого не понимает.
— Я говорю немного по-гречески, только чуть-чуть, в размере школьной программы. Просто английские средние школы уделяют значительное внимание греческому, но я почти всё забыл. Впрочем, от этого всё равно было бы мало толку, даже если бы выяснилось, что кто-то — один или несколько человек были набраны в команду «Аргоса» в Мурманске. Они сразу же все будут строить из себя обижённых и заявлять, что они вообще не понимают, о чём мы говорим. Что можно поделать в таком случае?
Ульбрихт ненадолго замолчал, а потом вдруг произнёс:
— Русские судоремонтники.
— Что русские судоремонтники?
— Те, что устраняли повреждение вашего корпуса и приводили в порядок ваш лазарет. В особенности те, что чинили корпус.
— Ну и что с ними такого?
— Минутку. — Ульбрихт вновь задумался. — Я не знаю, где и как на «Сан-Андреасе» искать подозрительные обстоятельства, но я абсолютно уверен в том, что начинать надо с новых членов вашей команды.
— Почему вы так считаете? Говорите всё. Меня, напоминаю вам, удивить невозможно.
— Вы получили повреждение корпуса, когда «Сан-Андреас» подошёл к борту тонущего корвета, прежде чем вы потопили его артиллерийским огнем. Правильно?