Он покачивает своим чаном.
— Забавная кадра. Как-то вечером она пришла сюда одна. Села за столик в глубине зала и заказала выпивку. У нее был вид загнанной козочки, которой все-таки удалось смыться от охотника. Она выпила, зажмурив глаза, закашлялась, потом заплатила и ушла. Все это длилось не больше трех минут.
— А потом?
— Она вернулась на следующий вечер. На этот раз она пробыла здесь подольше. Выпила два скотча. Ребята хотели закадрить ее, приглашали танцевать, но так ничего и не добились.
Затем это вошло у нее в привычку. Она стала приходить сюда каждую ночь. У нее не было определенного часа. Иногда она приходила в десять вечера, иногда в час ночи или позже...
Черт возьми, да она ждала, когда же заснет старуха. Вот почему она попросила Скребифигу прописать снотворное тетке Дафни. Она задыхалась. «Дудочка» была ее отдушиной.
— Продолжайте, старина, вы меня заинтриговали.
— Правда? — улыбается стукач, окидывая окрестности взглядом, острым, как штопор.
— Могу заверить официально.
— Ну так вот, через некоторое время она попалась на крючок одному коту.
— Кто он?
— Да так, один бывший бесталанный актеришка. Он провалился в казино, гастролировавшем по ярмаркам, и после этого перебивался чем попало...
— Что вы имеете в виду под «чем попало»?
Бармен смотрит на Фернайбранку. Мой коллега поощряет его кивком головы, после чего парень многозначительно затыкает одну ноздрю большим пальцем.
— Он был связан с наркотиками?
— Его можно понять, — увиливает он от прямого ответа.
— Как звали этого малого?
— Да, знаете ли...
Фернайбранка нервно цокает языком.
— Выкладывай, сынок, — говорит он сухо, — ведь ты уже успел исповедаться в этом году, а?
— Его звали Стив Марроу.
— Это его настоящее имя?
— Думаю, да. Но, знаете, я не ходил снимать копию с его свидетельства о рождении.
— Где он здесь обретался?
— В отеле «Пин Парасоль».
— Вы говорите, что он соблазнил девчонку?
— В два счета! Наверное, потому, что тоже был из Англии, как и она. Эта дикарка, хранившая молчание даже с самыми обходительными парнями, упала в руки этого проходимца, как спелый плод с ветки.
— Красивая метафора, а дальше?
— А дальше ничего... Они продолжали встречаться еще некоторое время, а потом оба исчезли.
ГЛАВА XVI,
в которой я бью в грудь себя, а в челюсть другого, уже знакомого вам типа
Шотландская ночь весьма экономно сияет звездами, когда я останавливаю свой первоклассный бентли неподалеку от жилища мамаши О'Пафф. Трепещет утесник на песчаных берегах, угукают совы и квакают лягушки в камышах.
По правую руку от меня массивный силуэт Оужалинс Кастл неприступной цитаделью врезается в небосклон. Если бы в этой мрачной глухомани вдруг появился призрак, он бы меня ничуть не удивил. Зловещее местечко.
Бывшая куртизанка с Монружа поселилась в старом бараке, пронизанном сквозняками. Окна с полуразбитыми, залепленными клейкой лентой стеклами придают законченность этому полному убожеству.
Я складываю ладони рупором (в данный момент это полезней, чем сложить их штопором) и взываю, учитывая время и место, приглушенным голосом:
— Берю!
Я повторяю это снова и снова голосом, нарастающим, как молодая луна, и дрожащим, как песня молодой квакушки.
Nobody! Я свищу, я стучу в дверь, в стекла, в ставни — тщетно. Ставлю болото против Пол Пота, что Берю и дама Глэдис нализались скотча. Я давлю на щеколду, и дверь пугливо шарахается от меня, как группка митингующих студентов от полицейского фургона.
Бледный свет звезд позволяет различить на полу посередине комнаты светлую массу. Я чиркаю спичкой и вижу распростертую Глэдис с подсунутыми под щеку тапками, вольготно откинутой в сторону рукой, задранной юбкой и широко раскрытым ртом. Эта достойная торговка любовными утехами очень изменилась. Она несомненно была права, что с такой физиономией эвакуировалась из Парижа в Шотландию. Я даже думаю, что она могла бы уйти на заслуженный отдых куда-нибудь посевернее, for example в Исландию или в район Берингова пролива, чтобы не протухнуть окончательно.
У нее распухшее лицо в синеватых прожилках. Ее волосы, давно не крашенные, напоминают парик гвардейца, который участвовал в аресте короля Луи XVI. Теперь это алкоголичка во всей своей ужасающей красе.
Она храпит, как бульдозер на стройплощадке. Я снова зову голосом кентавра:
— Берю!
Затем, чтобы разбудить глубины профессионального подсознания чертового ханыги, я говорю строгим голосом:
— Старший инспектор Берюрье, вас просят к телефону.
Ноль!
Я осматриваю дом. Это недолго, так как он состоит из двух жалких комнатенок. Толстяка здесь нет. Но на груде ящиков я замечаю его чемодан. Хибара пропахла копченой селедкой, коптящей керосиновой лампой, копотью стен, табачным дымом, шотландской сажей и изношенной резиновой обувью.
Я возвращаюсь к даме, раскинувшейся на полу, и деликатно тормошу ее носком штиблета.
— Мадам Глэдис! — обращаюсь к ней. — Вы не могли бы прийти в себя на пару секунд, мне надо с вами поговорить!
Как же, разбежалась! Эта простипома продолжает дрыхнуть в парах виски. Тогда доблестный комиссар Сан-Антонио, который способен без всякого ущерба заменить масло, маргарин и рахат-лукум, действует тонко и изобретательно при помощи ведра холодной воды из соседнего колодца.
Нет ничего лучше для пьянчужки, чем ледяной душ.
Старушка перхает, чихает, открывает один глаз и изрыгает ответный душ ругательств.
— Ну как, полегчало, Глэдис? — спрашиваю я ласково.
Она смотрит на меня тяжелым взглядом. Я поднимаю ее за корсаж и прислоняю к стене. Но ее голова не хочет держаться на шее.
— Где наш друг Берюрье? — спрашиваю я.
Мамаша О'Пафф освобождается от лишнего урчанья в животе и удостаивает меня следующими эпитетами: б... выродком (подразумевая, наверное, то, что она с удовольствием усыновила бы меня), кроличьим дерьмом (я не против этих симпатичных травоядных и их субпродуктов), козлиной свежатиной (в этом производном от слова свежесть чувствуется что-то чистое и весеннее, что полностью компенсирует его оскорбительный смысл) и импотентом (что является ее полным правом, так как у меня никогда не возникнет влечения к этой даме).
Я нахожу лучший выход из положения и снова иду к колодцу. Сохраняя полнейшее в мире спокойствие, я выплескиваю ей на портрет еще половину (по-английски — the half) ведерка. Снова перханье, снова отфыркивания. Снова поток ругательств, не уступающих по красоте предыдущим.
В это время ваш знаменитый Сан-Антонио проявляет утонченную куртуазность, благодаря которой он стал своего рода Кольбером полиции (И снова бесконечная эрудиция Сан-А. Кольбер Жан-Батист (1619-1683) — один из величайших министров Франции, внес огромный вклад в экономическое и культурное развитие страны).
— Послушай, Глэдис, — прерываю я ее, — если ты не ответишь на мои вопросы, я буду поливать тебя до тех пор, пока не вычерпаю весь колодец, это тебя устраивает?
И в подтверждение своих слов я выплескиваю на нее из ведра остатки бальзама.
— Сейчас все о'кей, дорогая?
— Ну чего ты ко мне привязался, бродячая падла? — интересуется подружка Берюрье.
— Где мой друг Берюрье, который остановился у вас?
— Я его больше не видела...
— Вы лжете. А если вы будете лгать, вас засадят в тюрягу. А если вас засадят в тюрягу, у вас не будет виски. А если у вас не будет, виски, вас хватит белая горячка. Ваши мозги заполонят летучие мыши и тараканы, смекаете?
— Тоже мне, друг Берю, — разоряется она по-французски. — Тоже мне француз паршивый! Горлопан и чистоплюй!
Она замолкает и начинает брызгать слезами, как фонтаны Пятачка на Елисейских полях.
— А! Будь проклят тот день, когда я решила оставить Монруж, чтобы сдыхать от виски в этой проклятой стране!