– Слушай, – шепчет он, – как ты смылся из дома? Дверь заблокирована стулом.
– Я переоделся привидением, как один мой знакомый дурак. Это позволяет проходить через стены.
Он пожимает плечищами безработного грузчика.
– Да ладно тебе, хватит вспоминать эту историю. Или амур убил твой юмор?
Довольный своей шуткой, он отравляет утренний воздух несколькими вдохами и выдохами с перегаром.
– Я бы выпил перед рыбалкой кофейку, но, чтобы разобраться в этом лабиринте, нужен дипломированный-гид.
– Пошли, – командую я.
– Это куда?
Не отвечая, я подвожу его к окну с толстыми решетками.
– Это и есть кабинет старухи? – спрашиваю.
– Ес, корешок, – отвечает мой напарник, делающий успехи в английском.
– В какую картотеку она положила свою шкатулку?
– В ту, что слева...
Я осматриваю просторную комнату с помпезной мебелью и портретами людей с серьезными минами. Мои глаза останавливаются на замке. Особо надежная штуковина. Я морщусь. Ее вилкой не откроешь. Толстяк, проследивший за моим взглядом и гримасой, улыбается.
– Не хило, а?
– Как открывается картотека?
– Рычагом, который ты можешь видеть наверху.
И вдруг мой Берюрье становится серьезным, как месье, которому рассеянный хирург по ошибке вместо миндалин удалил яйца.
Я отмечаю эту перемену.
– Что с тобой, Толстяк?
– Не падай, я тебя сейчас поражу.
Только две вещи в мире способны вогнать меня в дрожь: когда моя Фелиси сообщает, что заболела, и когда Берю объявляет, что собирается меня удивить.
Так что я стучу зубами, как старая цыганка кастаньетами, и осторожно спрашиваю:
– Что ты собираешься делать?
Берю переживает решительный момент. Он сворачивает спиннинг и сует его между решетками окна. Оно закрыто неплотно, и открыть его – детская игра.
– Не шевелись, – повторяет он, что совершенно излишне, поскольку я делаю не больше движений, чем оперный тенор, исполняющий арию.
Он просовывает руку внутрь, закрывает один глаз и начинает медленно отводить свой спортивный снаряд.
Резкий рывок, крючок летит, короткий свист, и за ним сразу следует крик боли.
Слишком увлекшись прицеливанием, Берю не заметил, что леска, на конце которой трехконечный крючок, волочится по земле. Когда он стал забрасывать, крючок поднялся между ног и оторвал кусок его брюк, а кроме того, и кусок его тела.
Обалдевший, смущенный, раненый (дамы, успокойтесь, рана не очень опасна), обескураженный, ощипанный Толстяк смотрит на куски ткани и другой вещи, болтающиеся на крючке.
– Если ты ловишь форель на это, – говорю, – то я жалею, что ел ее.
Обиженный, он справляется с болью и начинает операцию заново, внимательно следя за крючком.
Вжик!
Забросил. Крючок пролетает в нескольких сантиметрах от рычага картотеки.
– Самую малость не хватило, а? – возбуждается Толстяк, враз забыв о своем ранении.
Он наматывает леску. Коварный крючок падает с картотеки на бюро и цепляется за рога бронзового оленя, служащего чернильницей. Берю дергает, чернильница падает, персидскому ковру миссис Мак-Геррел настает хана.
– Будут плач и зубовный скрежет, – говорит Толстяк, подтгива оленя к себе.
Он ласково поглаживает животное. В конце концов, олень в некотором роде является его эмблемой.
– Надо повторить, – говорит он. – Прям как на ярмарке, а, Тонио? Когда ловишь удочкой маленькие вещицы...
Я разрешаю ему продолжать, потому что система хороша. Он повторяет операцию еще дважды, потом – чудо из чудес – один из концов крючка цепляется за ручку рычага. Он тянет, картотека открывается, крючок отцепляется.
– Ловко, а? – торжествует мой доблестный товарищ, хлопая меня по спине.
Я смотрю на часы. Почти семь. Мак-Геррелы, их друзья и слуги скоро перейдут в вертикальное положение, если это еще не произошло.
К счастью, кабинет находится в углублении и из окон фасада нас заметить невозможно. Засечь нас могут только снаружи.
– Ты видишь шкатулку? – спрашивает Толстяк. Я ее вижу.
– Теперь надо вытянуть ее, но не уверен, что леска выдержит...
Лично я твердо уверен, что леска лопнет. Прикидываю расстояние, отделяющее это окно от нашего. Метра четыре. Обидно!
Берю и я держим военный совет.
– Как видишь, – говорит мой друг, – в идеале было бы достать лопатку, какой пекари месят тесто.
– Есть лучший вариант, – отрезаю я. – Найди мне веревку длиной метров в шесть.
– Где?
– Где хочешь!
Подкрепленный этим советом, снайпер уходит.
У меня начинают слегка трястись поджилки. Я говорю себе, что, если меня застукают во время операции, будет большой шухер.
К счастью, Берю возвращается очень быстро, неся моток веревки.
– В гараже, – лаконично объясняет он.
Я благодарю его таким же лаконичным кивком и превращаю веревку в лассо, завязав на одном ее конце скользящий узел.
– Можно подумать, ты снимался в вестрене! – говорит Берю.