– Спасибо за информацию, дружище. Это интересно...
– Минутку, патрон, это еще не все.
– Слушай, ты в одиночку заменишь восьмую страницу «Франс суар»!
– Я захотел увидеть снаружи, что это за комната. Я сориентировался и смог ее засечь. Кстати, ее очень легко узнать, потому что она единственная, где на окне есть решетка. И отметь, что решетка установлена совсем недавно: цемент еще свежий, а прутья почти не заржавели.
– Снова браво, приятель! Думаю, что твое повышение по службе становится все более вероятным.
– Я его заслужил, – без лишней скромности отвечает Берюрье. – Ладно, пора за работу. Чего только не сделаешь ради очередного звания в полиции!
Когда я выхожу в большую гостиную на ужин, там все уже собрались. Меня представляют другим гостям, я пожимаю руки, все улыбаются. Я – большое развлечение для этих жутко скучающих людей. Присутствует пастор деревни, преподобный Мак-Хапотт, его жена, англичанка, их дочь и сын. Пастор высокий, худой, у него мало волос, красный нос и блеклые глаза. Его супруга – поджарая, как пенсне ее мужа, особа. Их дочь – длинная лошадь; у нее прыщи, кожа желтого цвета, длинный нос. Сынок рыжий, красномордый, к тому же еще и заикается.
Кроме Мак-Хапоттов, я знакомлюсь с лордом-мэром Эдвардом Сеттом и, наконец, с баронетом Экзодусом Конси, отцом Филипа, человека, который обязан мне самым лучшим приступом печени за свою жизнь. Папаша Конси похож на старую хищную птицу. У него крючковатый нос, подбородок в форме рожка для обуви и маленькие хитрые глазки.
Я, как ни в чем не бывало, спрашиваю о его отпрыске, и он сообщает огорченному обществу, что Филип попал в небольшую дорожную аварию: он слишком резко тормознул и ударился головой о лобовое стекло. Бедняга разбил обе брови. Я жалею его. Мы выпиваем по стаканчику, и Джеймс Мейбюрн сообщает, что ее милость на колесиках прибыла.
Сейчас Жирдяю придется вести большую игру. Мое сердце начинает колотиться сильнее.
За столом я оказываюсь между тетей Дафной и миссис МакХапотт, в чем нет ничего веселого. Зато Синтия сидит напротив, мы можем соединить наши ноги и взгляды.
Закуска: здоровенный лосось, в котором Иона мог бы запросто разместиться со всей своей семьей. Он приготовлен не с майонезом, а с чисто английским соусом. Задача Берю: держать блюдо ровно, пока Мейбюрн обслуживает гостей.
Я вздрагиваю, как при телепередаче, транслирующей операцию на открытом сердце. Какое напряжение!
Тетю Дафну они обслуживают без проблем и идут выдавать порцию жене пастора. И тут Берюрье чихает на лосося. В его носу происходит воспаление, из чего вытекает (если позволите так выразиться) некоторое количество водянистой жидкости, которая повисает на краю берюрьевского носа. Толстяк хочет снять это украшение, столь несоответствующее торжественности момента. Он поднимает локоть, чтобы рукав оказался на уровне носа, но нарушает при этом равновесие блюда, и пикантный соус с оного изящной струйкой течет на шею миссис Мак-Хапотт, которая начинает орать так, будто обнаружила в супружеской постели конюха вместо своего служителя культа.
Всеобщее замешательство.
Я бормочу извинения. Тетя Дафна издает тихие крики. Баронет Конси выражает сожаление оттого, что испорчено такое красивое платье. Еще бы не красивое: на нем были изображены сиреневые гортензии на огненно-красном фоне, а теперь появилось еще и шикарное пятно соуса. Мейбюрн отчитывает Берю по-английски, на что Берю отвечает на французском:
– Эй, вы, любитель двух шаров, заткнитесь, если не хотите, чтобы остальное я вылил вам в физию.
Затем, поставив блюдо перед тетей Дафной, он поворачивается к мамаше Мак-Хапотт:
– Ну не расстраивайтесь так, милая дама. Это ведь все-таки лучше, чем сломать ногу. Мы сейчас все исправим.
Ой без спроса берет салфетку окаменевшей особы, смачивает ее из графина и начинает водить по спинной части миссис Мак-Хапотт. Ледяная вода заставляет ее завопить снова. Преподобный недоволен. Ему не нравится, когда его супружницу растирают на публике. Сама-то она не возражает, но при его профессии такие фантазии непозволительны.
Их кретин-сынок ржет как сумасшедший. Баронет пользуется всеобщим смущением, чтобы по-быстрому напиться. В общем, веселье в разгаре.
Наконец все приходит в порядок и ужин продолжается.
Теперь Берю предстоит опасное задание – разливать вино. У старухи первоклассный погреб. К рыбе она подает «Пуйи». Берю, отлично разбирающийся в этой области, мастерски и с достоинством разливает его всем.
– Детям не надо! – сурово заявляет пастор, заметивший, что вино налили и его отпрыскам.
– Глоточек красного еще никому не вредил! – возражает образцовый слуга. Он показывает на прыщавую оглоблю: – Мадемуазель хоть немного порозовеет, а то смотрите, какая она бледненькая!
Но преподобный остается непреклонным.
– Не настаивайте, Бенуа! – вмешиваюсь я и обращаюсь к пастору: – Не обессудьте, он прислуживает по-овернски.
Берюрье берет стакан крошки, чье лицо отмечено следами полового созревания, и с полным спокойствием подносит его к своим губам.
– А это, – объявляет он, – обслуживание по-бургундски.
Он пробует вино.
– Недостаточно охлажденное, а так отличное, – заявляет Берю. – Вы его выписываете прямо из Франции, мадам, или здесь есть перекупщик?
Мой многообещающий взгляд заставляет его замолчать. Когда он возвращается за десертом, Мейбюрн делает ему новые замечания. Как и в прошлый раз, Берюрье заводится:
– Слушайте, Яйцелюб, вдолбите в вашу башку, что я здесь только для того, чтобы помочь вам. Не нравится, так и скажите. Я пойду на рыбалку!
С этого момента, чтобы справиться с нервозностью, Толстяк начинает пить. Так что, когда он приносит сыр, от его окосевшей фиолетовой морды отражается свет всех люстр и он чего-то насвистывает беззубыми деснами. Аттракцион тот еще. Гости выбирают самое лучшее решение: засмеяться. Смеются они, конечно, тихонько, но чувствуется, что сердиться у них просто больше нет сил.
Толстяк с подозрением ощупывает сыры, дает свои оценки, советы, рассказывает о наших сортах и обещает прислать образцы, как только вернется домой. Сэру Конси-старшему, попросившему горгонзолы, он заявляет:
– Хватит, папаша! И так уже два куска слопали! Подумайте о вашем холестероле. – И, обращаясь к Дафне, изрекает: – Хорошо хоть, что остальные ваши гости не жрут столько, сколько он, а то бы вы разорились! Ваш барон просто какая-то бездонная бочка.
За десертом происходит новый инцидент, напоминающий первый: Толстяк выливает крем «шантийи» на галстук Мак-Орниша, чья физиономия такая же красная, как у образцового французского слуги.
Он исправляет оплошность тем же способом: мокрой салфеткой. Это уже слишком. Мейбюрн берет его за руку и уводит.
Через час я нахожу его в наших апартаментах. Стоит ветреная ночь, и по огромным пустым коридорам гуляют сквозняки.
Сидя в грязном фланелевом жилете, со спущенными подтяжками, он приканчивает пятизвездочную бутылку «Мак-Геррела», очевидно стыренную на кухне.
– Пьянь! – набрасываюсь я на него. – Можешь забыть о повышении!
Берю начинает рыдать:
– Не говори так, Сан-А, ты разрываешь мне душу! Что ты хочешь, я же предупреждал, что не создан для работы лакеем.
– Черт с ними, с твоими неловкостями! От слона нельзя требовать игры на скрипке. Но какая грубость! Какая вульгарность!
– А, черт! – стонет мой помощник. – Жизнь в замке на тебя плохо действует, ты стал снобом. Знаешь, дружище, может, прислуживал я и хреново, зато заметил много разных вещей...
– Да?