В дальнейшем мы приведем один-два декрета короля Фердинанда, и читатель убедится, что они под стать этому документу. Сравнивая их с указом Диоклетиана, видишь, сколь во многом они схожи. Только указы римского императора были лучше составлены.
Как нетрудно догадаться, ни святой Януарий, ни оба его диакона не подчинились этому декрету. Януарий продолжал служить свои мессы, а диаконы — ему прислуживать, так что в одно прекрасное утро все трое были схвачены при исполнении своих обязанностей.
Излишне говорить, что все те, кто присутствовал тогда на богослужении, были задержаны вместе с ними. И уж совсем бесполезно упоминать, что пленники не позволили запугать себя угрозами проконсула Тимофея и упорно продолжали исповедовать веру Христову.
Заметим только, что в минуту ареста одна старая женщина, которая уже признавала Януария святым, попросила его оставить ей на память какие-нибудь реликвии. Януарий протянул ей два сосуда, с помощью которых он только что совершал таинство пресуществления, со словами:
— Возьми эти сосуды, сестра, и собери в них мою кровь!
— Но я разбита параличом и не в силах ступить ни шагу!
— Выпей вина и воды, которые там остались, и ты пойдешь!
Случилось так, что проконсул ожесточился больше всех против святого Януария, потому что именно тот больше всех служил Сыну Божьему.
Проконсул начал с того, что велел бросить святого в раскаленную печь, но огонь потух, и пылающие угли, устилавшие под, превратились в цветы.
Тогда святой Януарий был осужден на растерзание дикими зверями.
В день, назначенный для казни, амфитеатр был переполнен. Толпы людей стекались со всех концов провинции; амфитеатр Поццуоли был, как амфитеатр Капуи (откуда, как известно, сбежал Спартак), одним из самых красивых во всей Кампании.
Впрочем, это тот самый амфитеатр, развалины которого существуют и по сей день; за двести тридцать лет до этих событий божественный император Нерон устроил здесь празднество в честь царя Армении Тиридата I, который, будучи изгнан из своего царства Корбулоном, поддерживавшим Тиграна, явился к сыну Домиция и Агриппины требовать свою корону обратно. Все было подготовлено, чтобы поразить воображение варвара. Самые могучие звери, самые искусные гладиаторы сражались перед ним, но, так как он оставался бесстрастным, созерцая это зрелище, Нерон спросил его, что он думает об этих борцах, чья сверхчеловеческая сила вызвала бурю аплодисментов. В ответ Тиридат, не проронив ни слова, поднялся с улыбкой и, метнув свое копье на арену, одним ударом пронзил насквозь двух быков сразу.
С того дня как Тиридат дал столь наглядное доказательство своей силы, цирк ни разу не собирал такого количества зрителей.
Едва проконсул занял свое место на троне и ликторы сгруппировались вокруг него, как трое святых, выведенных на арену по его приказу, были оставлены перед воротами, через которые должны были впустить зверей. По знаку Тимофея ворота отворились — и хищники выпрыгнули на арену. При виде их тридцать тысяч зрителей радостно зааплодировали. Удивленные звери ответили на это угрожающим ревом, покрывшим все голоса и заставившим умолкнуть аплодисменты. Затем, возбужденные криками толпы, терзаемые трехдневным голодом, на который их обрекли смотрители, и привлеченные запахом человеческой плоти (это лакомство доставалось им лишь по большим праздникам), львы начали потряхивать гривой, тигры — готовиться к прыжку, а гиены — облизываться. Но сколь велико было удивление проконсула, когда он увидел, что гиены, тигры и львы легли у ног этих трех мучеников в знак уважения и покорности, тогда как цепи, сковывавшие святого Януария, сами собой распались и он, подняв освободившуюся руку, с улыбкой благословил зрителей.
Вы понимаете, конечно, что Тимофей, проконсул, наместник императора, не мог позволить какому-то жалкому епископу восторжествовать над ним, ведь и так уже при виде последнего чуда, совершенного Януарием, пять тысяч зрителей обратились в христианство. Убедившись, что огонь бессилен против его пленника и львы ложатся к его ногам, проконсул дал приказ отсечь епископу и двум диаконам головы.
Прекрасным осенним утром 19 сентября 305 года святой Януарий, сопутствуемый Проклом и Соссием, был препровожден на площадь Вулкана, расположенную возле полупотухшего кратера на равнине Сольфатара, чтобы принять там последнее мучение. Но едва прошел он полсотни шагов в направлении площади, как пробившись сквозь толпу, спотыкаясь, вышел и упал перед ним на колени старик-нищий.
— Где ты, святой человек? — воскликнул нищий. — Я слеп и не вижу тебя.
— Я здесь, сын мой, — отвечал святой Януарий, останавливаясь, чтобы выслушать старца.
— Ах, отец мой! — вскричал тот. — Позволь мне перед смертью поцеловать следы твоих ног!
— Этот человек сумасшедший, — сказал палач, собираясь оттолкнуть его.
— Позволь приблизиться этому слепому, прошу тебя, — промолвил святой Януарий, — ибо с ним милость Господня.
Палач посторонился, пожав плечами.
— Что ты хочешь, сын мой? — спросил святой.
— Какой-нибудь ничтожный дар на память о тебе, все равно что. Я сохраню его до конца моих дней, он принесет мне счастье в этом мире и ином.
— Да разве ты не знаешь, что осужденные на смерть ничего при себе не имеют? — воскликнул палач. — Дурак тот, кто просит милостыню у человека, который сейчас умрет!
— Сейчас умрет? — переспросил старик, качая головой. — Напрасно ты уж так уверен. Не в первый раз он от вас ускользает.
— Не беспокойся, — отвечал палач. — На этот раз он будет иметь дело со мной.
— Сын мой, — сказал святой Януарий, — у меня не осталось ничего, кроме вот этого платка, которым мне завяжут глаза перед казнью. Я оставляю его тебе. Возьми его после моей смерти.
— А если солдаты не разрешат мне приблизиться к тебе?
— Будь спокоен, я принесу его тебе сам.
— Благодарю, отец мой.
— Прощай же, сын мой.
Слепой удалился, и процессия возобновила свой путь. Дойдя до площади Вулкана, трое мучеников опустились на колени. Святой Януарий произнес громким голосом:
— Великий Боже, по милости своей дозволь мне сегодня принять мученичество, в котором ты мне отказывал уже дважды! И пусть наша кровь, которая сейчас прольется, утишит твой гнев и будет последней кровью, что прольют тираны, преследующие нашу святую Церковь!
Поднявшись с колен, он нежно обнял двух своих собратьев по мученичеству и дал знак палачу начать свое кровавое дело.
Палач отсек головы вначале Проклу и Соссию, которые приняли смерть, вознося хвалу Господу; но, когда он приблизился к святому Януарию, чтобы в свою очередь обезглавить его, палача вдруг охватила конвульсивная дрожь, настолько сильная, что меч выпал у него из рук и он не мог нагнуться и поднять его.
Тогда святой Януарий сам завязал себе глаза и, приняв положение наиболее удобное для предстоящей казни, обратился к палачу:
— Что же ты медлишь, брат мой?
— Я не могу поднять меч, если ты не дашь мне на это разрешения и не будет приказа от тебя самого.
— Я не только разрешаю и приказываю тебе, брат мой, я еще и прошу тебя об этом.
Силы тотчас вернулись к палачу, и он нанес удар с такой энергией, что сразу отсек голову и один из пальцев святого.
Что до двух молений, которые святой Януарий вознес Господу перед смертью, то они, несомненно, дошли до него, ибо палач, обезглавив святого, возвел его в ранг мученика, а Константин, который впоследствии стал Константином Великим и утвердил торжество христианской веры, в том самом году, когда погиб святой, бежал из Ни-комедии в Йорк, где застал своего отца Констанция Хлора при последнем издыхании и был провозглашен императором легионами Британии, Галлии и Испании. Итак, год смерти святого Януария ознаменовал триумф Церкви.