Удивительная страна, удивительное общество: грабители с большой дороги защищают королевство, а после того как это королевство пало, появляется священник, собравшийся отвоевать его обратно!
На этот раз случилось так, что Фердинанд сумел сохранить тайну и сдержать обещание. Он дал кардиналу обещанные две тысячи дукатов, так что, вместе с имевшейся у того тысячей, составилась сумма в три тысячи, то есть в двенадцать тысяч пятьсот франков во французской монете.
В тот же день, когда были подписаны полномочия кардинала, то есть 27 января (грамота, неизвестно с какой целью, была помечена задним числом, на два дня ранее), он простился с королем и, под предлогом путешествия в Мессину, отправился то морем, то сушей, в зависимости от того, какие средства передвижения ему предоставлялись.
Он потратил на это путешествие четыре дня и прибыл в Мессину 31 января после полудня.
Там он сразу же начал поиски маркиза Такконе, который по приказу короля должен был передать ему два миллиона, привезенные из Неаполя; но, как и предвидел кардинал, маркиз нашелся, а миллионы исчезли бесследно.
На требование кардинала маркиз Франческо Такконе отвечал, что перед отъездом из Неаполя он по приказанию генерала Актона передал все имевшиеся у него на руках суммы князю Пиньятелли. Тогда, в силу своих полномочий, кардинал потребовал у него отчета о состоянии дел и в первую очередь королевской казны. Но припертый к стенке маркиз отвечал, что дать отчет невозможно, потому что ведомости и все бумаги казначейства остались в Неаполе. Кардинал предвидел, что так и случится, и предупреждал об этом короля. Тогда он обратился к генералу Данеро, думая получить оружие и военное снаряжение, еще более необходимые ему, чем деньги. Но Данеро — под предлогом, что давать оружие кардиналу не стоит, ибо оно непременно попадет в руки врага, — отказал ему, несмотря на приказ короля, составленный по всей форме.
Кардинал написал в Палермо и пожаловался королю. Данеро и Такконе также не преминули направить его величеству послание, где валили вину на других и всячески старались оправдаться.
Для очистки совести кардинал решил подождать в Мессине ответа Фердинанда. Ответ прибыл на шестой день; его привез маркиз Маласпина.
Король меланхолически сетовал, что ему служат только воры и предатели. Он призывал кардинала начать войну и попытать счастья, уповая лишь на свои способности, и в качестве единственного помощника посылал ему маркиза Маласпина, прося взять его в адъютанты.
Было ясно как день, что, по своей привычке никому не доверять, Фердинанд начал сомневаться в Руффо, как и в других, и послал к нему соглядатая.
По счастью, на сей раз соглядатай был плохо выбран: маркиз Маласпина был прежде всего человек, в котором сидел дух противоречия. Кардинал, получив письмо короля, улыбнулся и взглянул на посланца.
— Само собой разумеется, господин маркиз, что просьба короля — это приказ, — сказал он. — Хотя, согласитесь, довольно странно для военного человека, как вы, стать адъютантом священнослужителя. Впрочем, — продолжал он, — я уверен, что его величество дал вам какое-нибудь особое поручение, придающее подобающую важность вашей службе при мне.
— Да, ваше преосвященство, — отвечал Маласпина. — Король обещал мне милостиво возвратить свое расположение, если я в приватной переписке буду держать его в курсе всех ваших намерений и поступков. Кажется, он больше доверяет мне как шпиону, чем как стрелку.
— Значит, господин маркиз, вы имели несчастье впасть в немилость у его величества?
— Уже три недели, ваше преосвященство, как я не участвую в карточной игре короля.
— Но какое же преступление вы совершили, чтобы подвергнуться такому наказанию?
— Непростительное, ваше преосвященство.
— Сознайтесь же мне, — продолжал кардинал, смеясь. — Рим облек меня властью отпускать грехи.
— Я попал кабану в брюхо, вместо того чтобы попасть в лопатку.
— Маркиз, — сказал кардинал, — на подобные преступления моя власть не распространяется. Но так же как король вверил вас моему попечению, я могу вас препоручить великому исповеднику в Риме.
Потом, став серьезным, продолжал, протянув маркизу руку:
— Полно шутить. Я прошу вас, господин маркиз, служить не королю и не мне. Я спрашиваю: хотите ли вы, как искренний и верный неаполитанец, служить родине?
— Ваше преосвященство, — отвечал Маласпина, тронутый, несмотря но свой скептицизм, этой откровенностью и таким прямодушием, — я взял перед королем обязательство писать ему раз в неделю и сдержу свое слово, но, клянусь честью, ни одно письмо не уйдет отсюда, прежде чем вы его не прочтете.
— В этом не будет надобности, господин маркиз. Я постараюсь вести себя так, чтобы вы могли выполнить свою миссию с чистой совестью и ничего не таить от его величества.
И так как в это время кардиналу доложили, что из Калабрии прибыл советник дон Анджело ди Фьоре, он распорядился, чтобы того немедленно ввели.
Маласпина хотел откланяться, но кардинал удержал его.
— Простите, маркиз, — сказал он, — но вы уже вступали в свои обязанности. Будьте же добры остаться.
Вошел дон Анджело ди Фьоре.
Это был человек сорока пяти-сорока восьми лет, чьи резкие и грубые черты, зловещий и подозрительный взгляд составляли разительный контраст с его нежным именем.
Он прибыл, как было сказано, из Калабрии и явился сообщить, что Пальми, Баньяра, Сцилла и Реджо стоят на пути к народовластию. Он призывал кардинала как можно скорее высадиться в Калабрии, поскольку явиться туда после того, как там будут установлены демократические порядки, было бы настоящим безумием; советник утверждал, что уже и так потеряно слишком много времени и надо спешить, чтобы вернуть королю колеблющиеся сердца.
Кардинал взглянул на Маласпину.
— Что думаете вы по этому поводу, господин адъютант? — спросил он.
— Что нельзя терять ни минуты и нужно немедленно отправляться в путь.
— Таково и мое мнение, — сказал кардинал.
Но так как час был поздний, решили все же отложить переправу через пролив до утра.
На следующий день, 8 февраля 1799 года, в шесть утра кардинал сел на корабль и высадился через час на побережье Катоны, что напротив Мессины, в том самом месте, которое во времена, когда Калабрия составляла часть Великой Греции, носило название Columna Rhegina 26.
Вся свита кардинала состояла из маркиза Маласпина, представителя короля, аббата Лоренцо Спарсси, его секретаря, дона Аннибале Капороиаи, его капеллана (двум последним было по шестидесяти лет) и дона Карло Куккаро из Казерты, его камердинера.
Кардинал привез с собой знамя, на котором с одной стороны был вышит королевский герб, а с другой — крест с девизом религиозных побед: «In hoc signo vinces!»
Дон Анджело ди Фьоре приехал накануне и ожидал его с тремястами человек: это были главным образом вассалы братьев и кузенов кардинала — Руффо из Сциллы и Руффо из Баньяры.
Достигнув некогда берегов Африки, Сципион упал на землю и, приподнявшись на одном колене, воскликнул: «Эта земля — моя!»
Руффо, ступив на побережье Катоны, воздел руки к небу и произнес: «Калабрия, прими меня как сына!»
Радостные и восторженные клики встретили эти слова одного из самых прославленных сынов этого сурового края, который во времена Древнего Рима служил убежищем беглым рабам и носил название Бруттий.
Кардинал ответил краткой приветственной речью и, возглавив войско из трехсот человек, отправился к своему брату герцогу Баранелла, чья вилла была расположена неподалеку в одном из красивейших мест, на берегу этого живописного пролива. Кардинал тотчас же приказал водрузить королевское знамя на балконе виллы, под которым расположилось на бивак его маленькое войско, ядро будущей армии.
Для начала Руффо написал энциклику и разослал ее епископам, приходским священникам и прочим духовным лицам, а также населению не только Калабрии, но всего королевства. В этой энциклике говорилось: