— Смотри! — вдруг закричал Пим, указывая мне за спину.
Воду я выключить забыл. И теперь из раковины лезла плотная фиолетовая шапка пены... Вероятно, горячая вода взбила попавшее туда мыло, и...
— Быстро бросай туда тарелки! — скомандовало существо. Я послушался. Снял с вершины горы несколько блюд и погрузил их в раковину. — Теперь добавь к ним губку. Просто опусти её в воду...
Как только губка погрузилась в раковину, она отлипла от моей ладони и с бешеной скоростью заработала ложноножками.
— Ох ты ж ё... — я застыл с открытым ртом.
— Не зевай! — кричал Пим. — Лови чистые тарелки и бросай грязные!
Так вот почему Папа Борщ предупреждал о том, чтобы я ничего не разбил.
Эта работа больше подошла бы профессиональному жонглёру. Тарелки вылетали из раковины чистые, но на бешеной скорости — словно их запускали из специальной пушки на стрельбище. Только успевай хватать! А между тем в воду нужно было доставлять следующую порцию грязных — иначе губка высовывалась из воды и начинала угрожающе шевелить лапками в мою сторону...
Раз-два, раз-два, гора посуды стремительно таяла, а я даже не намочил рук.
Но попрыгать пришлось изрядно: я бегал и ловил тарелки, как профессиональный вратарь. Запыхался жутко.
Но только я собрался перевести дух, послышалось:
— Э-гей! Не зевай!
И желтый, как лимон, человечек подкатил к раковине целую тележку, уставленную... Хрупким стеклом. Бокалы, фужеры, треугольные мартинки, рюмки и рюмочки. Всё это великолепие переливалось прозрачным светом и мелодично позванивало.
— И чтобы ни одного отпечатка пальцев! — крикнул желтокожий и испарился.
— Ну что, Фонци, потрудимся?
Так я окрестил живую губку. Не зная, какого он пола, придумал такое вот нейтральное имя...
Фонци высунул из фиолетовой пены ложноножку и призывно помахал.
Глаза боятся, а руки делают... Как-то я приноровился ловить и бокалы тоже, успевая расставлять их на чистых полотенцах ровными, как на параде, рядами.
Эх! Видела бы меня сейчас бабуля... Упс. Может, осколки никто не заметит?
— НОВИЧО-О-ОК!..
— Да понял я, понял. Зарплаты мне не видать, как своих ушей.
После бокалов были кастрюли и сковородки. Вот тут-то и началась настоящая работёнка. Сковородки были величиной с тележное колесо — чтобы Фонци было над чем трудиться, мне приходилось держать их, наклоняя в разные стороны, а потом доставать из раковины и водружать в специальную сушилку.
Вот тебе и спортзал, — думал я, ворочая казан, в котором легко можно было приготовить самого Папу Борща, и ещё бы место осталось. — Несколько кастрюль, и твои мускулы ноют так, словно работали с самым тяжелым весом.
Не знаю, сколько прошло времени. Но в один прекрасный момент я заметил, что посуда кончилась, и даже Фонци шевелит лапками как-то лениво, без энтузиазма.
Когда я выловил его из воды и хорошенько отжал, он даже не подумал липнуть к моей руке, а просто повис, как обычная тряпочка.
Уложив губку сушиться и отдыхать, я снял фартук и устало побрёл, куда глаза глядят. Лишь бы подальше от опустевшей и непривычно тихой кухни.
Но так как идти особо было некуда, я вновь оказался в клубном зале, неподалёку от сцены. Побродил между пустых столиков, заглянул в оркестровую яму...
Никого здесь не было. Занавес опустился, и все разошлись по домам. Интересно: какая здесь жизнь? Я что хочу сказать: кроме клуба я ведь ещё ничего не видел. Было до жути любопытно взглянуть на город, этот таинственный Сан-Инферно.
И тут я услышал тяжелый вздох. Он раздавался из-за кулис, примерно оттуда, где лежали злополучные мешки...
Я запрыгнул на сцену. Идти мне особо некуда, так что почему бы и не посмотреть?
За кулисами сидела Цербер.
Не буду описывать, как она выглядела. Но если бы кто-то хотел написать картину "Отчаяние" — на роль модели она бы подошла отлично.
Всё ещё в своём тяжелом бронелифчике и железной юбке, сейчас она ничем не напоминала грозную воительницу, а походила просто на усталую тётку, присевшую отдохнуть на лавочку, утром после Хеллоуина.
В одной руке у неё была бутылка, в другой — сигарета, а на коленях — коробка шоколадных конфет. Собственно, конфет там никаких не было. Просто коробка с золотыми ячейками.
На первый взгляд, Цербер просто отдыхала после трудового дня. Но выражение лица, а особенно безысходно опущенные плечи говорили за то, что не всё так просто у владелицы гигантского бронелифчика.
— Э... Привет, — в знак дружелюбных намерений я слегка помахал рукой.